Катерина Снежинская - Пилюли для феи

— Какого демона я оправдываюсь? — спросил Рон, кажется, у потолка.

И вышел, хлобыстнув дверью.

Тега стояла и смотрела, как вода широкой струёй переливается через край джезвы. Швырнула ни в чем не повинную посуду в раковину и плюхнулась на диван, прижимаясь гудящим затылком к прохладной стене.

Дверь опять скрипнула. И на пороге нарисовался тот, кого Курой для полного счастья и не хватало.

— Вы осознаете, что устроили, госпожа Каро? — холодно, с истинно лордской надменностью поинтересовался Алекс.

Тега вскинулась, хотела возразить — ведь начала не она! И сгорбилась, проглотив все аргументы, рассматривая носки собственных ботинок. Какая разница, кто первый начал? Драться с посетителями — это, кажется, чересчур. И, если уж совсем честно, спровоцировала-то феечку сама Каро. Теперь это всё выглядело… не очень.

— Мне многое приходилось видеть, но такое даже сравнить не с чем, — слова хлестнули, как пощёчина. — Я готов понять ваше эмоциональное состояние — вероятно, у вас личные проблемы. Понимаю и ревность. Но вы взрослая женщина, знали о репутации Рона. Вероятно, предполагали, с чем придётся столкнуться. К сожалению, не всегда отношения развиваются гладко. И мы часто видим проблемы там, где их нет. Повторюсь, я всё понимаю. Но кое-что мне недоступно. Кем вы сами себя считаете, госпожа Каро? Профессиональным теургом, как заверяли при найме на это место? Или влюблённой девицей, которой, судя по поведению, вы являетесь?

Курой снова открыла рот — хотела сказать, что дело вовсе не в ревности. Но опять промолчала. Оправдание, что её просто посетительница не понравилась, выглядело не слишком убедительно. И чересчур по-детски.

Щеки у теурга горели, словно по ним действительно пришлась пощёчина.

— Если вам раньше этого никто не растолковал, то самой пора бы понять. На работе следует работать, а не выяснять личные отношения. Про драки с посетителями вообще молчу. Надо ж такому в голову прийти. Простите, но вы склоняете меня к тому, чтобы разорвать наш контракт. И пожалуй, навсегда отказаться от найма женщин сотрудников.

Слезы уже кипели в глазах. Курой даже щёки изнутри закусила, чтобы не разреветься. Так стыдно, как сейчас, ей ещё никогда не было.

— Я прошу прощения, господин Росс, — промямлила теург, не рискуя даже посмотреть на альва, — клянусь, подобного больше не повторится. Я сейчас же извинюсь перед… посетительницей. Я… Только не увольняйте меня, пожалуйста!

Последнее вылетело само. Каро же твёрдо решила, что умолять оставить её в агентстве ни за что не будет. В конце концов, опыт работы по специальности теперь имелся и место она найдёт. Вполне возможно, даже более высокооплачиваемое. Но вот выпалила же!

— Не могу обещать ничего конкретного, госпожа Курой. Окончательного решения я ещё не принял.

Теург уставилась на закрывшуюся дверь, пытаясь переварить, что это она такое только что отчебучила. Кажется, Алекс был всё-таки прав. Больше всего это смахивало на ревность.

Каро плашмя рухнула на диван, пряча пылающее лицо в ладонях, и глухо замычала. Мысль о том, чтобы немедленно пойти и утопиться казалась всё привлекательнее.

Отец был один. И это само по себе казалось странным. Комната без секретаря, ближайших советников и неизменной охраны выглядела пустой — слишком просторной, слишком светлой. Солнечные лучи, пробиваясь через расписные бумажные стены, пятнали цветными лужами чёрный лакированный пол. А поверх их лежала тень от резной решётки, загораживающей веранду. И лишь тег, недвижимый, как статуя, казался монохромным: белые волосы, борода, шёлковые одежды цвета снега. Только глаза да лежащие поперёк бёдер ножны чёрные.

Яте вошёл, опустился на пятки, коснулся сложенных на полу ладоней лбом. Выпрямился, застыв в зеркальной позе. Только без меча — не положено. Мал ещё, не успел взрослого имени получить. Поэтому слушай, что тебе отец скажет, безропотно выполняй его волю. Не смей перечить, не смей даже слова поперёк вставить, как бы в душе не кипело, как бы ни хотелось орать. Не дорос ещё до права говорить.

Глаза у отца — оникс полированный. Своё крохотное отражение в них видишь, а больше ничего: ни мыслей, ни тем более чувств. Первый воин, никогда не ошибающийся мудрец. Так говорят и в это надо верить. Потому что он — правитель. И твой отец.

— Наставники рекли: «Никогда не говори, что чего-то сделать невозможно. Ибо тем самым ты обнаруживаешь ограниченность своего духа», — негромко произнёс мужчина. — Победы достойны те, чьи сердца не ведают страха. Теги были бесстрашны, но, видимо, этого недостаточно. Мы сделали невозможное, и этого оказалось мало. Одним бесстрашием и сильным духом не победить альвов. Может, они трусливы, ограничены и хитры. Но на их стороне мощь всех Семерых и винтовки. Против храбрости и мечей. Теги проиграли, сын. Наш мир будет уничтожен.

Яте уставился на свои руки, лежащие на бёдрах. Заставил дрожащие сжимающиеся в кулаки пальцы распрямиться. Опускать глаза, когда с тобой разговаривает отец — недопустимо. Вскочить и начать орать — за гранью. Как бы ни клокотала ярость. Она не оправдание. Если не можешь сдержать эмоции, то дух твой слаб. А это недостойно воина.

— Но ты будешь спасён. Это моя последняя воля. Тот, кого я зову своим другом, отвезёт тебя к ним вместе с остальными.

— Разрешишь ли сказать, отец? — голос сипит, горло перехвачено, как удавкой.

— Гнев — это недостаток юности, сын. Но им необходимо управлять. Иначе он пожрёт тебя, — кончик белой бороды чуть заметно неодобрительно качнулся. — Тем более, если Третий отмерил ярости больше, чем может вместить твой дух. Говори.

— Они не смогут увезти меня. Я не подхожу по возрасту. Мне уже двенадцать.

— Юность не только яростна, но и склонна не прислушиваться к чужим словам. Вспомни, когда ты сокрушался о своём малом росте и слабых мышцах, я сказал: «Когда-нибудь всё то, что ты сейчас считаешь несправедливостью, обязательно обернётся добром!». Сегодня наступил как раз тот день. Помни, сын, тебе не исполнилось и семи вёсен.

— Мне двенадцать! — нельзя повышать голос, нельзя! Но уже не только руки дрожат — спина ходуном ходит. Не до приличий! — Я могу сражаться! Любой наставник подтвердит: против меня боятся вставать и те, кто старше!

— Я всегда был уверен, что ты станешь хорошим, а, может, даже и великим воином. Но то время ещё не пришло. Да и сражения уже закончены. Или ты, захваченный своим гневом, не слышал, что я сказал? Теги проиграли, сын.

— Тогда спаси Тако! Брата моложе меня на целых три года. Позволь разделить твой путь, каким бы он ни был. Не заставляй принять этот позор!

— В том, что я прошу, нет бесчестья. Как ты думаешь, сын мой, почему альвы согласились спасти только детей? Нет, не отвечай! — отец властно поднял руку. — Сейчас я не смогу услышать от тебя ничего, кроме дерзких криков. Лучше запомни мои слова, ибо это последнее, что я скажу. Альвы мечтали заполучить могущество и мудрость тегов. И они сделали это. В наших детях сохранится сила. Но правители большой земли воспитают их своими рабами. Те, кто покинут острова, ещё слишком малы. Они не запомнят заветы предков, не будут знать нашей правды и законов. Дети тегов станут только слугами. Но ты уже достаточно взрослый, чтобы помнить. И отомстить. Слышишь, Яте, мой наследник? Вместо законного правления, я оставляю лишь месть. Это самый тяжёлый путь для любого живущего. Но мне некому его передать, кроме старшего сына. Ты понял мои слова?