Катерина Снежинская - Самый лучший демон. Благословлённые Тьмой, проклятые Светом

Во второй вечер гвардейцев следовало накормить так, чтобы организм был занят исключительно перевариванием съеденного и на мыслительные процессы возможностей не оставалось. Понятно, что готовить нанятые маркитантки будут. Но за процессом необходимо проследить. А для этого нужно поскорее домой попасть…

— Готово! — облегчённо выдохнула ведунья, затягивая последний узелок на повязке с мазью. — В принципе, завтра вы уже можете отправляться обратно. Я вам дам с собой травки, заваривайте их каждый вечер и…

Взгляд беса стал ещё более жалостливым и просящим. Пожалуй, сейчас его стоило сравнить с Иром, сгрызшим хозяйские туфли.

— Ну, хорошо, — улыбнулась лекарка, потрепав пациента по руке, — думаю, ещё денька три мы вас полечим.

Солдат разулыбался во весь зубной частокол и благодарно закивал головой. По-прежнему молча. Нет, таких пациентов ведунья определённо любила.

— Ежели позволите, то я скажу, всё же, — подал голос бес со сломанной рукой.

Которая, кстати, ему нисколько не мешала сутками резаться в кости с дизентерийными страдальцами. И неизменно у них выигрывать. Лекарка раньше и не подозревала, что кишечные инфекции способны влиять на мозг. Однако противники покалеченного до сих пор не могли уловить связи между их частыми отлучками по нужде и неизменными выигрышами солдата.

— Да позволю, почему нет? — согласилась Арха, пристраивая на крючок госпитальную косынку с красным крестом и чёрный фартук.

— Ежели позволите, — прогудел шулер, — то хорошая вы баба, леди. Душевная.

Ведунья дёрнула ухом, соображая, как к сказанному отнестись. Вроде бы и комплимент отвесили, а вроде и оскорбили. Но настроение было уж больно хорошим, чтобы обижаться.

— Спасибо. Только вот я не леди.

— Как не лядь? — меланхолично отозвался один из дизентерийных. — Как есть благородная лядь! По всему видать. Обходительная и добрая. Понимающая такая.

Арха от такого вывода аж поперхнулась, длинно выпустив воздух через зубы. И борясь с горячим желанием поблагодарить засранца. Между прочим, каковым он фактически и являлся.

Но к счастью, развить тему лядей и страдающих кишечными заболеваниями, ей не дали. Потому что, кажется, штурм неприступных стен Горкола начался-таки. Правда, стены эти оказались как-то неожиданно близко от лазарета. Так или иначе, а за тонкой парусиновой стеной, которую как котёнок лапкой трогал тёплый ветер, оглушительно лязгнул металл. Потом грохнуло, снова лязгнуло, и послышался топот. Видимо, в дело вступила кавалерия.

— Ты думал, что спрятаться от меня сумеешь, кот недокастрированный?! Да я тебя из-под земли достану, кобель! Я тебе лапы-то твои загребущие повыдергаю и вместо ног присобачу, скотина!

Снова бухнуло. На лазаретный шатёр посыпалось, будто гигант щедрой горстью песок швырнул. Пронзительно, так, что в ушах зазвенело, завизжала женщина. И запахло палёной шерстью.

— Ку-уда? — грозным басом взревела та, которая собиралась делать пересадку конечностей. — А ну стоять, трус! Ты мужик или не мужик?! Или у тебя причиндалы в штанах для красоты висят?

— Вот и именно, что не для красоты, — придушенно, словно его за горло схватили, отозвался Шай. — Но после встречи с тобой, счастье моё, я их могу лишиться. Поэтому отступление в этом случае не трусость, а разумная предусмотрительность.

Арха закрыла глаза, для надёжности ещё и ладонью их прикрыв. Собственно, уже после вопля про «недокастрированного кота» следовало догадаться, кто виновник учинённого бедлама. И лично ведунья ничего не имела против полного холощения животного. В смысле, ифовета.

Потому что у блондина весна началась строго по календарю — в марте. То есть, если раньше он менял подружек как перчатки, то теперь он их чередовал парами. В смысле, сегодня две подружки — утром одна, вечером другая — завтра ещё две розы. Но уже новые.

Где он их умудрялся брать в условиях жёсткого дефицита женского пола, знал только сам садовник.

За шатром мелькнула тень, подсвеченная ярко-красным, потом опять бахнуло и посыпалось. А следом понеслись новые эпитеты, красочно описывающие моральный облик Шая. Они были такими цветастыми и яркими, что Арха невольно уши поджала. Хотя за последние месяцы ей чего только слушать не доводилось.

Ифовет сравнения тоже не оценил.

— Любимая, — обиженно прогудел Шай, — твой нежный ротик излагает явную напраслину! Кроме того, двух упомянутых тобой органов у демонов в принципе не бывает. А уж на лбу тем более. И даже с двумя так извернуться я не сумею. Это технически невозможно! Хотя, если приложить некоторые усилия…

— Любимая?! — истерично взвизгнула женщина. Явно не та, что обладала такой богатой фантазией. — Ты посмел мне изменять? Да как у тебя наглости на это хватило? Ради тебя я обманываю лорда Ракшеса, эту честнейшую душу, а ты… Ты же уверял, будто я — единственная!

Последние слова вышли несколько невнятными. Их заглушили бурные рыдание и звонкая пощёчина.

— Розочка моя, но ты и правда — единственная. Другой такой нет, — засюсюкал несколько растерянный Шай.

— Ах, нет, значит? — не вовремя разбуженным медведем взревела фантазёрка.

Как и следовало ожидать, после рёва опять ботнуло. До Архи, наконец, дошло, что за лазаретной палаткой кто-то огненными шарами раскидался.

— Лилия моя нежная, так ведь и ты единственная. Вы все неповторимы!

— Слышь ты, садовник, а я кто, значится?

Появление третьего женского голоса ведунью уже и не удивило. Она морально готова была относиться к происходящему с философским хладнокровием. Постулат «За что боролись — на то и напоролись» с её точки зрения прекрасно подходил ситуации.

— Бутончик мой, брось палочку, — дрогнувшим голосом проникновенно попросил Шай.

Видимо, с перепугу забыв названия цветов.

— Я ща брошу, — нежно пообещала «бутончик», — Я ща так брошу, костей не соберёшь!

И на стене палатки выросла тень, напоминающая гигантского лесоруба, собирающегося одним богатырским ударом рубить дерево. Только вместо топора в руках он держал бревно.

Такого исхода Арха допустить не могла. Нет, её не одолело беспокойство за жизнь Шая. Пожалуй, чугунная голова ифтора прекрасно пережила бы встречу и с бревном. А вот госпиталю мог быть нанесён существенный ущерб.

Драма, развернувшаяся за лазаретским шатром, была достойна стать сюжетом трагедии. Или, в зависимости от точки зрения, комедии. Но сцену однозначно стоило бы назвать эпичной.

Главный герой — он же вероломный возлюбленный — боязливо выглядывал из-за пустой телеги, ткнувшейся одной-единственной оглоблей в прошлогоднюю траву. Шай взволновался явно не на шутку. Его глаза не только горели, но ещё и помаргивали, словно он кому-то световые сигналы подавал. Плёночка третьего века дёргалась, то и дело зашторивая радужку. Блондинистый хвост волос съехал с затылка набок, вися над левым ухом неаккуратной метёлкой. А на щеке красавца багровел чёткий оттиск пятерни.