Пол Кемп - Богорождённый

— Нет, не уверен. Займитесь паломниками.

— Есть.

Когда Бирн, Элдрис и Нальд направились обратно в пещеру, где укрылись пилигримы, Васен поспешил к Орсину. Дэва сидел на траве, его широкие штаны были закатаны на бедро. Линии татуировки, как вены, чертили следы вдоль его ноги. Кожа этого человека была своего рода картой, места, в которых он бывал, изображались на его теле загадочными углами и спиралями.

— Сломал? — спросил Васен.

— И лодыжку, — Орсин кивнул на лодыжку. Она уже стала фиолетовой, и кости торчали под неправильными углами. Только складка на переносице выдавала боль, которую должен был испытывать Орсин.

Васен присел рядом.

— Я могу тебе помочь.

— Твоя цепочка.

— Что?

Орсин кивнул на грудь Васена.

У того ушло мгновение, чтобы осознать, что Орсин имеет в виду. Цепочка, на которой Васен носил священный символ Святого Абеляра, сломалась, и один конец свисал вдоль края его доспехов.

Он выругался, упав духом.

— Я должен найти её!

Он начал вставать, вспомнил про ногу Орсина и про свой долг.

— Позднее, конечно же. Сейчас может быть больно, Орсин.

— Может быть?

— Будет, — признал Васен. — Приготовься.

Используя в качестве фокуса для своей силы изображённый на щите символ Амонатора, Васен осторожно положил щит на ногу Орсина и прочитал исцеляющую молитву. Щит мягко засиял, и тело Васена затопило тепло. Он сфокусировал тепло в руках, в ладонях, и положил их на щит. Сила прошла сквозь него в тело Орсина, и дэва зашипел сквозь сжатые зубы, когда кости встали на место, синяки уменьшились. Васен взял свой щит и помог дэве встать на ноги. Орсин осторожно наступил на пострадавшую ногу.

— Как нога? — спросил Васен.

— Хорошо. Твой символ?

— Должно быть, упал во время боя, — сказал Васен, без особой надежды оглядывая землю вокруг. — Он… важен для меня.

— Серебряная роза, — сказал Орсин.

Васен удивился, что дэва заметил.

— Да. Она принадлежала Оракулу, а до него — святому Абеляру.

— Я помогу тебе найти её.

Они медленно обошли местность, где сражались с шейдом. Но символа не нашли. В конце концов оба опустились на четвереньки, просеивая траву. Васен проклинал себя за неосторожность. Он должен был сунуть розу под кольчужную рубаху, и не позволять ей болтаться свободно. Следовало быть более осторожным. Девять Адов, он мог потерять её в бою или пересекая реку.

— Васен, — позвал Бирн с другого берега.

— Я знаю, — крикнул через плечо Васен, водя ладонями по траве, надеясь наткнуться на металлическую розу. Орсин встал, положил руку ему на плечо.

— Думаю, она пропала, — сказал дэва.

— Знаю.

— Мы должны идти.

Васен опустил голову. Как он объяснит это Оракулу?

— Паломники, первый клинок, — позвал Бирн.

И это слово развеяло его приступ жалости к себе. Безопасность паломников была важнее любого священного символа. Он вздохнул, злой, огорчённый, и встал.

— Спасибо за помощь, — сказал он Орсину.

— Разумеется.

— Линии на твоей коже? Что они такое?

Орси посмотрел на свои руки, покрытые линиями и спиралями.

— История моей жизни.

— Историю твоей жизни можно прочесть у тебя на коже?

Орсин кивнул.

— Большую часть. Места, где я бывал, по крайней мере. Но история предназначена не для того, чтобы её читали. Для того, чтобы её писали. Человек пишет свою историю в книге мира, Васен. По крайней мере, так я себе говорю.

— Что ж, это хорошая история, — сказал Васен, и Орсин усмехнулся. — Очень хорошая. Хорошая история, в самом деле.

Бирн, Элдрис и Нальб уже подготовили паломников к маршу. Васен и Орсин спустились по берегу и ступили в воду.

— В этот раз прыгать не будешь? — улыбаясь, спросил Васен.

Орсин улыбнулся в ответ.

— Как ты… смог совершить подобное?

Глаза Орсина озадаченно сощурились.

— А как ты заставляешь свой клинок сиять?

— Ты же знаешь ответ. С помощью веры.

— Со мной то же самое. Твоя вера проявляется в виде света. Моя… не так.

— Но твоего бога… нет.

— Да, но моя вера на месте.

— Понимаю.

Они рассекли воду.

— Ты странный человек, Орсин.

— Кажется, ты это уже говорил.

Васен хмыкнул.

— Подумал, что нужно тебе напомнить. Может быть, стоит записать это у тебя на коже?

Орсин засмеялся.

— Прекрасно. Прекрасно.

Когда они вышли на другой берег, Орсин заговорил уже серьёзнее.

— Когда будет время, я хотел бы обсудить с тобой кое–что.

Удовлетворённость Зиада нервировала Сэйида почти так же сильно, как его аппетит. Извергнув свою скверну в юную девушку, Зиад стал чуть ли не легкомысленным. Он насвистывал, пока они шагали по мокнущей под дождём равнине. Коты тоже казались весёлыми. Временно удовлетворив свою жажду крови, они радостно скакали вокруг Зиада, задрав хвосты.

А сам Сэйид не мог избавиться от мерзкого вкуса пожирателя, от воспоминаний о криках девочки, о влажном хрипе брата, когда тот извергал угнездившееся в нём зло.

— Её звали Лани, — сказал он себе, не понимая, почему чувствует нужду произнести её имя вслух.

— Что ты сказал? — переспросил, оглядываясь, брат. Голос был высоким, раздражающим.

— Ничего, — ответил Сэйид, зная, что Зиад не поймёт. — Жалуюсь на дождь.

Коты подозрительно посмотрели на него, их полные клыков пасти казались скорее дьявольскими, чем кошачьими.

Зиад поднял руки, обратив раскрытые ладони к небу.

— Мне нравится дождь. Радует душу.

Сэйид промолчал. Он боялся, что ему больше нечего радовать. Он боялся, что Волшебная Чума лишила его души и оставшуюся моральную пустоту заполнили амбиции брата и его собственная решимость. Он существовал, но не жил. И это будет продолжаться вечно. Он проглотил рождённую этой мыслью печаль.

Зиад остановился.

— Я чую дым из очага.

От предвкушения в его голосе Сэйиду стало дурно.

Сэйид тоже чувстовал запах, слабый аромат домашнего очага. Может быть, готовили завтрак. Когда–то от этого аромата его живот забурчал бы от голода. Сейчас он едва чувствовал вкус попадавшей в рот еды. Если его чувства и позволяли воспринимать что–то отчётливо, то это всегда было нечто мерзкое. Как плоть пожирателя.

— Пошли, пошли! — сказал Зиад, ускорив шаг. — Рядом деревня.

Он хихикнул.

— Наверное, деревня Лани.

От того, что брат вслух произнёс имя девочки, раздражение Сэйида лишь возросло. Он посмотрел на закутанное в плащ тело брата, душа которого была такой же искалеченной, как его тело, и задумался, как можно с такой силой ненавидеть и любить одного и того же человека. Он представил, как его меч пронзает спину брата и выходит из груди во всплеске крови или того мерзкого ихора, что тёк сейчас у брата в венах.

— Пойдём! — позвал Зиад.

Сэйид пришёл в себя и обнаружил, что перед ним уселись трое котов, понимающе глядя на него. Они подняли лапы к клыкастым пастям и слизали грязь с подушечек. Их взгляды не отрывались от лица Сэйида.