Василий Блюм - Найдёныш

— И надо же было поддаться на ваши уговоры. Сейчас бы спал на удобной кровати, не рискуя сверзиться с головоломной высоты, а с утра сразу в хранилище, там еще столько работы…

Дерн сказал с зевком:

— Все верно. Были бы сейчас в родной корчме, потчевали постояльцев. И чего не сиделось?

Зола недобро сверкнул глазами.

— Я никого с собой не тянул. Сами напросились.

— А никто и не в обиде. — Мычка улегся на палубу, заложил за голову руки. — Одно только зрелище ночного города стоило того, чтобы заново повторить весь путь.

Шестерня завозился, сухо заскрипели доспехи, сказал примиряюще:

— Не пойму, чего спорите. Впору радоваться: в кои-то веки удалось в рейд выбраться, на ладье полетать. А то сидим в четырех стенах, как в темнице. Еще немного, совсем бы мхом поросли.

Ему не ответили. Все в глубине души скучали по тому времени, когда не обремененные обязательствами каждый был предоставлен сам себе и мог заниматься любимым делом. Получаемые от хозяйки задания воспринимались с радостью, а выполнялись без спешки, после вдумчивой подготовки и неторопливых сборов. Здесь, в столице, жизнь гильдии течет по-иному. Все подчинено жесткому распорядку. И если для наемников сделали некоторое послабление, то прочие согильдийцы не имеют и этого. Подъем, короткий завтрак, утренние тренировки, за которыми следуют хозяйственные работы…. Редкие патрули по городу, позволяющие ненадолго вырваться из привычного круговорота дел, что пролетают незаметно, оставляя после себя ощущение смутной незавершенности, когда, едва ощутив вокруг иное течение жизни, тут же, возвращаешься назад, огорошенный царящей на улицах суетой и пьянящим ощущением ничем не ограниченной свободы.

Даже Себия, почти каждую ночь патрулирующая улицы в составе небольшого отряда подземников, порой, с сожалением вспоминала время, когда она вместе с товарищами, не связанные никакими обязательствами, кроме уз дружбы, шли навстречу неизвестности, не задумываясь и не считая выгоды, ввязывались в опаснейшие авантюры, наполняясь ощущением могущества и чувствуя бесконечный азарт от близкого дыхания смерти.

По щеке неприятно мазнуло холодным. Зола открыл глаза. Сверху, на бортике, сидит ворон, иссиня-черное оперение отливает металлом, клюв приоткрыт, круглый черный глаз смотрит, не мигая. Зола коснулся пальцами щеки, чуть отодвинул, присматриваясь. Ворон насмешливо смотрел, как брови мага сошлись на переносице, даже повернул голову, чтобы лучше видеть.

С омерзением обтерев ладонь о доски, маг вытянул руку, пальцы замерцали, угрожающе налились багровым. Но ворон, словно догадавшись, что должно произойти, зло каркнул, взмахнув крыльями, стремительно исчез из виду. Зола попытался встать, но закоченевшее за ночь тело слушалось с трудом, охнув, повернулся на бок, замедленно поднялся.

Солнце уже поднялось, но воздух еще не успел прогреться. Далеко внизу курится туманом земля, белесые клочья клубятся, непрерывно меняются, принимая формы неведомых зверей. Темные пятна рощ и верхушки холмов, словно редкие островки в бесконечном молочном море, что вскоре исчезнет, не оставив и следа. Здесь, наверху, по-прежнему холодно, доски палубы и бортиков покрыты мелкой водяной пылью. От едва заметной вибрации корпуса пыль собирается в капельки, те, в свою очередь, сливаются в небольшие лужицы, что вскоре испарятся под лучами неумолимого солнца.

Поежившись, Зола плотнее запахнулся в балахон, мельком оглядел товарищей. Рядом, привалившись к борту, спит Дерн, голова свесилась на грудь, руки по привычке прижимают к груди котомку с зельями, чуть дальше, укрывшись с головой плащами, лежат Мычка с Себией, не чувствительный к холоду, раскинулся Шестерня, в качестве подушки — щит, рука крепко сжимает заплечный мешок.

Взгляд заскользил дальше. Несмотря на скромные размеры, пяток шагов в поперечнике и два десятка в длину, ладья легко вместила полтора десятка воинов, а судя по оставшемуся свободным месту, бойцы гильдии вповалку спали в носовой части, занимая от силы треть свободного пространства, вошло бы еще столько же.

Скрипнула, отворяясь, дверь, из надстройки выбрался Маховик, покрасневшие глаза механика взглянули на мага.

— Не спится? — Маховик усмехнулся. — По первости, у всех так. Эти вон, в который раз уже, летят, — он кивнул в сторону согильдийцев, — спят, как бревна.

— Прохладно тут, — нехотя отозвался Зола. — Да и птицы гадят.

— Птицы, это хорошо, — протянул механик. — Значит, верным путем идем.

— А драконы? — зевая, поинтересовалась Себия.

— Где!?

От спокойствия Маховика не осталось и следа. Он подскочил к бортику, приложив руку козырьком ко лбу, воззрился в ту часть неба, куда смотрела подземница, мгновение напряженно всматривался, после чего, бросился в надстройку, по пути наступив на Мычку и запнувшись о Шестерню.

Наемники подхватились, заозирались, не понимая, что происходит. Глядя на их ошарашенные лица, Зола саркастически произнес:

— С добрым утром.

— Какое ж оно доброе, коли, по голове кони топчутся? — пробурчал Шестерня, потирая лоб.

— И не только по голове, — добавил Мычка, осматриваясь в поисках шутника, вздумавшего будить столь необычным способом.

Ладья, между тем, накренилась, круто пошла вниз. В небе, что незадолго до того казалось девственно чистым, протаяли черные точки, начали увеличиваться. Проснувшись вместе со всеми, Дерн с интересом вглядывался в пронзительную синеву, пытаясь определить, что происходит, но ладья стремительно снижалась, и вскоре, неведомые создания стали уменьшаться, а потом и вовсе исчезли, затерявшись в бескрайних просторах небес.

Чиркнув по верхушкам деревьев, ладья спустилась к земле, мгновенье повисев, коснулась поверхности. Корпус ощутимо тряхнуло, скрипнули доски обшивки, а мгновением позже, затих и ставший привычным гул. В уши ворвался вихрь лесных звуков: шелест листьев на ветру, птичий гомон, деловитое гудение пчел.

Дерн кивнул, с удовлетворением произнес:

— Что ж, так гораздо лучше. Не нравилась мне идея Шестерни — высунувшись, через борт…

Легко перемахнув бортик, болотник спрыгнул на землю. За ним соскочили и остальные, лишь Зола ненадолго замешкался, но глядя, как громко переговариваясь, горохом посыпались вниз разбуженные остановкой бойцы, нехотя полез следом, воспользовавшись лестницей из скоб.

Свежий, насыщенный запахом лесной подстилки воздух щекочет ноздри, под ногами похрустывают сухие веточки, разлапистые стебли папоротника вяло покачиваются, щедро орошая все вокруг мелкими каплями росы. Мычка остановился, с наслаждением вдохнул всей грудью. Он уже и забыл, когда последний раз, вот так, в одиночестве, бродил по лесам, выискивая звериные тропы. Даже не верилось, что в сотне шагов позади, на поляне, два десятка бойцов разминают ноги, готовясь к продолжению полета. Чувства говорили об обратном — вокруг, на многие дни пути ни души, только дикие звери, что страшны лишь далекому от природы городскому жителю, а охотнику, проведшему большую часть жизни в уединении, родные братья.