Денис Лукашевич - Тёмный гном

Освободившись лишь вечером, король вернулся в свой шатер. Следом тенью двинулся Робур. Только внутри своего шатра Дараван позволил себе расслабиться. Скинул тяжелый плащ, плюхнулся в резное кресло. Закинул голову, и взгляд его поневоле скользнул по текучим золотистым узорам, бежавшим по небесно-голубой ткани. Так и не понять сразу, что в центрах этих узоров находились тщательно замаскированные руны. Магические.

Рунная магия мелких бородачей не давалась людям. Что-то из магии земли, но со своими нюансами. К тому же, мало кто знал, что кроме кузнецов и механиков, у дварфов отличные ткачи-маги, могущие с помощью тщательно вышитых рун придать ей любое свойство. Невероятную прочность, долговечность или, как в случае с шатром, полная звукоизоляция. Ничто не могло покинуть этих матерчатых мягких стен без королевской воли.

— Гребаный Орден! — выдохнул Дараван и плеснул себе слабого вина из серебряного кувшина в кубок с королевскими печатями, стоявших на нешироком одноногом джаффском столике. Вино тоже было из-за моря Седрэ. Фруктовое, сладкое. И, как королю сейчас показалось, отвратительно-приторное. — И этих людей мы считаем светочами Веры?! Да пошли они все к дхару, где им и самое место…

— Ваше Величество! — Робур выдвинулся из тени, вытянув руки по швам.

Грубое, будто из камня тесаное лицо словно и не было способно выражать никаких эмоций. «Пуговки, — внезапно подумал король, — глаза, словно латунные пуговицы. Как у голема».

Оставалось лишь горько улыбнуться. Он сам его и создал, вытянул из петли и вознес наверх. Человека, превращенного в голема. Он вытянул его из петли, в которой осталась вся предыдущая жизнь, и вложил в пустую оболочку новое содержание.

— Ваше Величество! — повторил слуга, чуть поклонившись. — Соловей вновь запел.

Одновременно со словами в его руках появилось сложенный лист, который Робур подал, опустив глаза. Дараван принял письмо, развернул.

По мягкому пергаменту, тонкому и хрупкому бежали замысловатые четверостишия. Пустые, как сад по осени для непосвященного. Король улыбнулся, вчитываясь в строки и расплетая замысловатые узоры метафор. Этот поэтический код они с Соловьем выдумали сами — будущий агент оказался большим любителем поэзии. Этим они с королем и сошлись, который тоже любил почитать на досуге дешевой любовной лирики, ходившей среди придворных дам. Не самое мужское занятие, зато в итоге это позволило разработать специальный шифр, который могли понять лишь двое. Король и его Соловей.

Подняв взор от письма, король по привычке сложил его вновь, всунул в рукав, хотя, может быть, не мешало бы сжечь.

Робур с готовностью склонился к королю, хотя для этого не было никаких причин: их разговор не мог услышать никто, кроме них.

— Какие будут указания, Ваше Величество?

Дараван в задумчивости постучал гладким ногтем по подлокотнику. После коснулся острого гладко выбритого подбородка.

— Ждать, мой дорогой Робур! — Он помолчал, но недолго — пару мгновений. — Мы будем ждать. В этой партии фигуры уже ходят сами по себе.

Боль превратилась в привычку.

Привычку предугадывать ее вспышки, нарастающие приливы, что захлестывали с головой, не оставляя в ней ничего, кроме пустоты страдания.

Джеремия дернулся, ощутив нутром движения соседа, и замер, прислушиваясь к ощущением, но тварь уже затихла. Правда, и беспокойный сон испарился без следа. Пришлось вставать, хотя до рассвета оставалось еще пару часов. Усталость тоже стала постоянным спутником, однако, она еще была не навязчивой, как боль. Ее еще можно было терпеть, уговаривая самого себя сделать шажок. И еще. И еще один.

До бесконечности.

Медленно, тщательно контролируя каждое движение, он поднялся, выпрямился. Конечности окоченели, слушались плохо, кости отзывались хрустом, только что это перед болью?

Когда Глазастик встал, на землю, белую, смерзшуюся, посыпались хлопья, столь же белые. Видать, ночью выпал снег. Небольшой костер, сложенный из хвороста и мусора, давным-давно потух, покрывшись ледяной коркой. Гоблин поправил осторожным движением сползающую с плеч мешковину, служившую ему и плащом, и одеялом. Лицо что-то стягивало, словно маска. Он коснулся кожи и почувствовал под пальцами холодную корку. Сколупнул — в руке остался темный осколок. Можно было ужаснуться, что за ночь его кожа промерзла до мяса, но ни желания, ни сил не оставалось. Сосед даровал ему кроме боли и невероятную, сверхъестественную выносливость. Умереть от переохлаждения можно было не бояться, как и многих других вещей, опасаться которых Глазастик учился с детства. Даже дикие звери обходили его стороной.

Джеремия старался двигаться лесами, глухими проселками, не боясь заблудиться: некое новоприобретенное чутье уверенно вело к цели. Дороги оставались в стороне: по ним двигались люди. Солдаты, селяне, горожане, ремесленники со своим скарбом — народ бежал на север, стараясь уйти с дороги неумолимой лавины. Орда двигалась к сердцу Эратии, а он, бедный, несчастный гоблин был ее вестником.

Пора двигаться. Глазастик и так потерял время на переходе от Марана к Торгмару, пропуская толпы беженцев. Он чувствовал, как сосед становится все более беспокойным, значит, надо спешить.

Небо на востоке посерело, вспоминая про рассвет. Пока робко, неуверенно — самое время для того, чтобы двинуться в путь одному маленькому гоблину. Он собрал свои пожитки и двинулся по склону холма, лавируя между кустами и деревьями. Под большими огрубевшими ступнями хрустел снег и иней.

Впереди, все еще находясь в тени ночи, сиял военный лагерь. Огромный, никогда ранее не виданный — даже Черные Холмы, когда их заняло королевское ополчение, не были столь внушительными. Многочисленные костры, освещали палатки и шатры, коновязи со стреноженными животными, стойки с оружием и крытые повозки. Даже в такую рань — волчий час — в лагере не стихало движение. Вялое, неспешное, но все равно — неостановимое.

Но оно не беспокоило Глазастика. Он все равно давно решил обойти его по большой дуге. Конечно, он видел паладинские — белые с семицветными пламенными цветками — стяги, однако, чутье, почти сверхъестественное гнало его к серой громаде Цитадели. Его цель была там. Не в военном стане, а в крепости Ордена.

Джеремия спустился в лощину и, найдя едва заметную тропу, двинулся между холмами, надеясь, что неброское одеяние и густое сплетение кустарников скроет его от внимательного взгляда.

Ноги двигались, как заводные механизмы — без участия головы, давящее ощущение в груди никуда не делось, ежесекундно напоминая о невыплаченном «долге», и разум опять погрузился в глубины звенящей пустоты. Мысли разорвались в клочья, оставив после себя лишь туман, едко пахнущий пеплом. Это состояние гоблин выработал за эти дни, стараясь хоть как-то сдержать соседа. Существо реагировало на сильные эмоции, воспоминания, поэтому, чтобы оно оставалось спокойным, их необходимо было гнать прочь, опустошая свой разум. Тогда наступал краткий миг спокойствия — даже боль отступала.