Карл Вагнер - Муза тьмы [Темная богиня]

Пульсирующие краски и вибрирующий стонущий звук слились, даруя неописуемое наслаждение. Но постепенно звуки теряли выразительность, затихали, отдалялись зато вырвались на свободу световые картины. В ритме пения сирен вспыхивали и мерцали загадочные силуэты. Ослепительные краски и чарующие звуки пронизывали дрожью все тело Опироса. Нестерпимое блаженство накатывало волнами. Мало-помалу из пульсирующего хаоса цвета и звука начало вырисовываться нечто материальное.

Поэт увидел сверкающие фигуры нагих красавиц, которые создавали совершенные узоры, передвигаясь в вибрирующем танце. Застыв вне времени и пространства, Опирос с восхищением следил за их безупречно прекрасными движениями и за красками, меняющимися, словно в калейдоскопе. Его сознание стремилось слиться с кружащейся, искрящейся мозаикой. Этот танец. От волшебства движений замирало дыхание, стихали отголоски боли и страха, поднимавшиеся из глубины сознания.

Чуть размытые силуэты богинь — или, скорее, их отражения — нескончаемыми волнами проплывали в тумане пульсирующих красок.

Наконец Опирос понял это всего лишь отражение одной богини — богини красоты, мерцающее во всех зеркалах Вселенной. Остро захотелось увидеть ее истинный облик. Его душа устремилась через калейдоскоп узоров, и поэт отправился на поиски совершенства. Проходили часы — или мгновения? Неожиданно Опирос стал падать в центр непрестанно изменяющегося лабиринта, словно частичка звездной пыли, которая не в состоянии сопротивляться неодолимой силе притяжения черной дыры.

Его поиски закончились в центре пульсирующего светового водоворота. Тут его глазам предстала картина подлинной красоты. Он жадно вглядывался в величественное зрелище — фарфоровое тело богини безупречной формы, излучающее невероятный, неописуемый свет. Ее груди были подобны экзотическим плодам, руки сложены, будто для танцевального пируэта. И вот — она увидела его. На пурпурных устах появилась улыбка, в фиалковых глазах — приглашение к танцу.

Болезненно яркие краски окружили их сияющей пряжей, словно паутиной.

Богиня отступила к мягко колышущимся листьям папоротника, протягивая руки и приоткрыв алый рот. Опирос шагнул к ней, восхищенный лучезарным совершенством форм, живым огнем ее тела, волшебным теплом и бархатистостью кожи.

Улыбку на ее губах сменила гримаса боли — а может, свирепости. Дыхание стало напряженным, белоснежная грудь вздымалась, вторя ударам сердца, и вдруг ее тело лопнуло посредине, ребра выскочили наружу, как прорастающие стебли цветов, и заколыхались в такт звукам. Тонкие извивающиеся руки потянулись к Опиросу, словно побеги хищного растения. Улыбка богини сделалась еще шире; чудовищно длинный язык потянулся к его горлу. Поэт задрожал, с ужасом вырываясь из ее объятий, пытаясь высвободиться из кольца душащих рук. Ее ногти расцарапали ему лицо, острый, как игла, язык пробил горло, когда Опирос вцепился изо всех сил в ее бескостную шею, отчаянно сопротивляясь всепоглощающему экстазу смерти…

Неожиданно сон развеялся. Чувствуя, как стекает кровь с разодранного лица, Опирос оцепенел, уставившись на неподвижную девушку, горло которой он сжимал обеими руками. Тупо и бездумно стал он разжимать пальцы — один за другим. Синее лицо Сетеоль приобрело обычный цвет, когда ее окровавленные губы разжались и она глубоко вздохнула. Ее сердце трепетало под ладонью Опироса, хоть было не заметно, что она собирается прийти в себя. Испытывая неописуемое облегчение оттого, что девушка осталась жива, Опирос небрежно набросил простыню на ее неподвижное тело и встал, чтобы найти свою одежду. Комната тонула в наркотических испарениях… Пришлось присесть на минутку на край кровати, пока не прояснилось в голове и не перестали дрожать ноги.

Трудно было предугадать настроение его возлюбленной. «Лучше уйти до того, как она проснется», — подумал молодой аристократ. Одежда показалась ему чужой и странной. Натянув брюки и рубашку на свое поджарое тело, он не стал искать сандалии, а вышел из комнаты босиком. Вечер оказался теплым… только вот вечер какого дня?.. Этот новый наркотик оставил во рту сухость и горечь, разъел и выжег все мысли и воспоминания. Необходимо было хлебнуть пива и слегка развеяться…

Во дворце, построенном без всякого плана, было тихо и пусто. Может, Опирос сам отпустил слуг на ночь? В памяти поэта было чересчур много пробелов…

Забрав из захламленного кабинета толстую пачку листов пергамента, спотыкающийся Опирос покинул дворец и нырнул во тьму Энсельеса, отправившись на поиски Кейна.

Тусклый свет сочился на влажную мостовую от входа в «Таверну Станчека».

Клубы желтого дыма выплывали на улицу через прохудившуюся кожаную занавесь.

Опирос нетвердой походкой пробирался по темной улице, обходя колдобины и выбоины. Перед глазами у него все еще плясали разноцветные пятна и искрящиеся линии, а из черных луж, как ему казалось, выглядывали чьи-то лица Видимо, недавно прошел дождь, хотя сейчас ночное небо над Энсельесом было чистым и звездным. Таким чистым, как в тот осенний день, когда они с Сетеоль растворили в графине вина несколько зернышек наркотика. Интересно, сейчас все еще тот же самый день? Опирос утратил чувство времени, и лишь чувство голода подсказывало ему, что с тех пор, как он ел в последний раз, прошел уже немалый срок.

Из темного проулка по соседству с таверной неожиданно донеслись воинственные голоса и лязг оружия. Заслонившись фонарем, как щитом, Опирос стал нащупывать нож, однако чей-то голос приказал:

— Оставь его, Хеф. Не узнаешь, что ли, полоумного поэта?

Крадучись улочкой, Опирос раздумывал, кто его чуть не сцапал, грабители или городские стражники. Этот Хеф наверняка здесь чужой, раз не узнал Опироса, частого гостя «Таверны Станчека».

Над темным входом таверны не было никакой вывески, этот притон всегда называли именем расчетливого владельца. Компания, что собиралась там, хорошо знала сюда дорогу. Даже в столь беспокойном городе, как Энсельес, эта таверна снискала себе прескверную репутацию. Городская стража редко заглядывала в этот район. Ее начальник довольствовался ежемесячной данью и не собирался подвергать своих людей риску сложить голову в закоулках, где порядочного человека и днем с огнем трудно сыскать. Благонамеренные граждане посещали другие трактиры и таверны, охраняемые многочисленными солдатами Халброса-Серранты. Даже бывалые искатели приключений предпочитали посещать не столь мрачные злачные места: «Красного медведя», «Повешенного бандита», «Пса и леопарда», «Злого пса» или, на худой конец, «Ярдарма». «Таверна Станчека» считалась средоточием зла: сюда стекались худшие отбросы общества, преступники, а также люди, занимающиеся сомнительными делами.