Карина Демина - Внучка берендеева. Второй семестр

— За что? — она сумела заглянуть ему в глаза. И подивилась, что глаза эти мертвы… как раньше-то не видела?

Он же погладил Ксению Микитичну по волосам, и показалось ей — с руки его смертный холод идет. Она же поняла.

— Книга… она велела… книгу отдавать не желала… она… как? Я была осторожна… я… пожалуйста, я не хочу умирать!

Он смотрел… с сочувствием?

Смерть не способна сочувствовать. Ксении ж Микитичне стало страшно. Она бы расплакалась со страху, но помнила, как матушка сказывала — надобно быть достойною древней крови.

— Я не хочу… останови ее… я уеду… сама уеду… Игнатушку заберу…

Страшная догадка сдавила горло.

…он ведь тоже…

…кровь царская… кровь древняя… пусть и не прямой наследник, а все одно право имеет…

— Она ведь не собирается и его тоже… она… скажи ей, что Игнатушке власть не надобно… не честолюбив он… слаб…

Ничего не ответил дорогой сродственник, будь проклят тот день, когда отозвалась Ксения Микитична на просьбу… малую просьбу, а плату за нее давали большую…

— Смерть — это не страшно, — сказал тот, кто сам давно уже был мертв.

И теперь, стоя на пороге, Ксения Микитична осознавала это ясно, яснее, чем когда бы то ни было.

— А старуха… зачем вам старуха?

— Не нам, — покачал головой родственник, и Ксения Микитична с мучительным удивлением осознала, что не родня он ей вовсе.

Откуда взялся?

Не он, но женщина в черном вдовьем убранстве.

…здраве будь, сестрица…

…и тебе здоровьица…

…дворня отводит глаза, будто бы не видит гостью, а та лишь усмехается… мол, так и надобно… не видит, не слышит… нет ее ни для кого, кроме самой Ксении Микитичны… а та, зачарованная, ведет гостью в свои покои…

…как жизнь твоя, сестрица?

…сколько лет пропадала… разве пропадала?

Не было у Ксении Микитичны сестер… не было никогда… братья… а она… и чувство это, будто бы знает Ксения Микитична женщину…

— Мама не хотела причинять вам вред, — он позволил ей прилечь на острое плечо. И приобнял, удерживая. Руки его были надежны.

Даже нежны.

— Видите ли, Ксения Микитична… вы ее узнали… и про книгу догадались. Добронрава отписала? Не стоило верить этим письмам. Это все ваш дар родовой виноват. Кабы не он, вы до последнего были бы уверены, что помогаете сестрице… а вы очнулись… узнали… ненадолго, но и малости хватило.

…не помнит она… лица не помнит… нет его — есть белое пятно с черными углями глаз.

…голос вкрадчивый, тихий.

…словно колыбельную поет, убаюкивает.

— Я не…

— Это пока я рядом, — он коснулся ледяными губами лба. — А стоит мне уйти, и вы вновь все вспомните, как в тот раз… я вовремя появился. Вы пытались заслониться от меня. И у вас даже вышло. Сложно заморочить того, кто знает, что его морочат.

Ксения Микитична вспомнила.

Почти.

Разговор. Возок. И собственную уверенность, что она в своем праве… каком? Книга… конечно, в книге дело… пепел… и кусок пергамента… нет, в самом пергаменте не было ничего древнего, но заклятье… магия крови.

На крови.

Ксения Микитична слышала про такую… и про книги запретные… от матушки, а та — от своей матери, которая… но о том говорить было не принято.

Намеками.

Обмолвками. И сожалением, что род утратил силу… и книги… забрали… словом царским… украли… а вернуть украденное — разве ж это не справедливо?

— Я не знаю, что такое справедливость, — сказал тот, кто забирал последние крохи жизни. — Я забыл.

— Ты вспомнишь, — теперь Ксения Микитична все видела ясно. — Когда-нибудь ты все вспомнишь…

— Возможно. Закройте глаза, тетушка… и не бойтесь. Поверьте, я не лгал, когда говорил, что в смерти нет ничего страшного. Смерть — это покой… роскошь, которую не каждый себе позволит…

Возок качался.

— Старуха…

…нет, не она им нужна… девка… снова девка… что в ней такого, помимо крови Берендеевой? И не стоило б и вправду Игнатушку… не успела отписать… и теперь не успеет, разве что…

— Погоди, — она вцепилась в ледяную руку. — Передай… Игнату передай, что я его люблю… что все ради него делала… ты понимаешь?

— Понимаю, — серьезно ответил он. — Только… нужно ли ему это было?

Глупость какая.

Что он, не живший-то толком, способен понять? Конечно, нужно… любому ребенку нужна забота матери… а Ксения Микитична была заботлива… она знает, что лучше для ее ребенка.

Знала.

— Все будет хорошо, тетушка, — прошелестел голос, и Ксения Микитична окончательно провалилась в сон. И сон был сладостен.

В нем был дом.

Терем каменный о красное крыше. Окна из цветных стеклышек. Крылечко горбатое. Цветы у крыльца… муж, который Ксению любил… так любил, что жизни без нее помыслить не способный был.

И сын.

Сыновья.

А еще дочка, девочка с глазами синими, как у него, с косою светлою. Она смеялась так звонко и радостно… а потом была и свадьба Игнатушкина, и невеста его, скромная да тихая.

Внуки.

Хороший сон.

Радужный. С запахом яблонего цвета…

…тот, кто не помнил своего имени — кольнула запоздалая мысль, что стоило спросить, вдруг бы сказала боярыня, раз уж удалось ей матушку узнать, то и его, глядишь, припомнила б? — вытащил из возка отяжелевшее тело. Впрочем, тяжести он не ощущал.

Как и сожаления.

Он отнес боярыню в дом, и никто из людей не повернул головы в его сторону. Лишь захрипели лошади… и собаки завыли всполошенно.

Он поднялся в горницу.

И уложил Ксению Микитичну на пол.

Вытянул ленту из волос.

Отступил.

Огляделся.

Подвинул поближе сундук с кованым краем.

…матушка просила сделать так, чтоб эта смерть гляделась естественною. Что ж… приподняв Ксению Микитичну, он перетянул ее к сундуку и легонько приложил головою о край. Хрустнула тонкая косточка.

Захрипела боярыня.

Но глаз не открыла.

Что ж, проживет она еще час или два, если повезет — день… но в сознание не вернется. А чары… смерть стоит у порога, и кто дознается, когда она к порогу подошла.

Упала лента атласная.

И зеркальце разбилось со звоном… выплеснулась на пол водица…

Он огляделся.

Выходило ладно. Потер переносицу… устал. Надо же… а еще в Акадэмию возвращаться… он говорил матушке, что там тяжело, однако разве ж слушает она?

Прежде чем покинуть дом боярыни, он задержался. Ненадолго. Лишь затем, чтобы просыпать у порога серый пепел… и листок засунуть за гобелен. Тайник не самый лучший, да ему хороший не надобно. Чего было стеречься боярыне в своих покоях?

Теперь, коль искать станут, то и найдут… а обнаруживши, замнут.

Матушка должна быть довольна.

…а все ж таки жаль, что имени он так и не спросил. Вдруг бы назвала…

Голова гудела.

До чего знакомо… этак я и взаправду решу, что не голова у меня — колокол храмовый. И кажному, кто жрецом себя мнит, в него бить позволено.