Сергей Алексеев - Волчья хватка. Книга 3

— Суровы у вас обычаи! — то ли осудил, то ли восхитился старец. — И что же не зарезала?

Конокрад самодовольно ухмыльнулся.

— Возопил я! Да так, что травы окрест поникли и повитуху ветром унесло. Матушка мне шёлковой нитью пуп перевязала и отсекла. Да ко своей груди приложила. Оставить себе хотела, спрятать где–нито. Так я ей по нраву пришёлся. Но по прошествии года опять повитуха явилась, забрала да снесла кормильцу.

Их неторопливый и странный разговор и вовсе ввёл иноков в заблуждение. Даже Сергий взирал вопросительно, а старец не спешил что–либо объяснять, с неожиданной теплотой взирая на разбойника.

— Кормилец такой же ражный был?

— Весь род его, и дед, и прадед… Нам и прозвище — Ражные.

— Знать, омуженская кровь не токмо в твоих жилах течёт, — заключил Ослаб. — Весь род Дивами повязан. Это добро!

— Беда, из роду я последний, — внезапно пожаловался пленник.

— А куда остальные подевались?

— Татарове одного по одному заманили. Да и вырезали. Супротив хитрости и раж не стоит.

— На чужбине от гибели скрываешься?

Конокрад глянул с недоумённым вызовом.

— Матушкин след ищу!.. А тут засапожник! Думаю, близко где обитает.

— Отчего же в Руси ищешь?

— А куда ей податься? Коль постарела? Все Дивы по старости на Русь идут, срок доживать. Сведущие люди говорили, да и сам чую… Ты, старче, укажи, где матушка моя. Или откуда ножик взялся. Да отпусти лучше.

— Возврати кобылиц и ступай, — вдруг позволил Ослаб. — И не озоруй более.

— Что их возвращать? Глаза пошире откройте: там же, на лугу, и пасутся.

Сергий встрепенулся, ошалело воззрился на старца, затем к уху склонился и зашептал громко:

— Нельзя отпускать! Много чего видел, слышал… Оборотню доверия нет. Сам говорит, от татар пришёл. Давай хоть на цепь посадим? Или в сруб?

И братия приглушённо загудела, выражая неудовольствие, хотя по– прежнему не понимала, о чём толк идёт. Старец и ухом не повёл.

— Иди, гоноша, — махнул бородой, как веником. — Не сыщешь матушку, так возвращайся. А сыщешь, так всё одно приходи. Она возле себя зрелого отрока держать не станет, прогонит с наказом.

Тому бы в сей миг стрекача дать, пока отпускают с миром, а конокрад и с места не сошёл.

— Про наперстный засапожник не скажешь?.. Мне бы только след взять. А чутьё уж приведёт…

Ослаб не дослушал, подманил бородой Кудреватого.

— Ножик верни.

Отрок ослушаться не посмел, однако недоумённо и нехотя вынул из–за голенища нож, подал старцу.

Тот опять бородой мотнул.

— Не мне — ему отдай.

— Да ты что, батюшка? — возмущённо и громко изумился Сергий. — Виданное ли дело? Мало, потакаешь разбойнику, коня своего дал. Ещё и нож давать!..

Конокрад выхватил засапожник у послуха, насадил на пальцы и сжал кулак. Лунообразное жало хищно блеснуло на солнце, вызывая скрытое восхищение в волчьем взоре. Ослаб это заметил, добавил с задумчивым удовлетворением:

— Владей, коль признал.

А тот готов был его к горлу приставить.

— Где добыл? Скажи, не буди лиха!

Отшельник и глазом не моргнул.

— Ты сперва испытай, вострый ли ножик. Не затупился ли с той поры, как пуп резали.

— Как испытать? — гоноша на засапожник воззрился, и вновь пробудилась хищная зелень в глазах.

— Сбрей волчью шерсть.

— Да нет на мне шерсти! Звериную шкуру на себя натягивал…

— Дикий пух с лица убери — борода начнёт расти.

Отрок лицо огладил, примерился и провёл лезвием по щеке. Молодая поросль наземь облетела. Подивился, оценил остроту, но поскрёбся неумело, на ощупь, потому кое–где клочки оставил.

— Говори, старче, откуда ножик?

— Сперва ты сказывай: как имя твоё? И кем был наречён?

Оборотень несколько смутился.

— Помню, матушка звала Ярмил, ещё во чреве… Так имя и приросло.

— Ярмил, говоришь? — старец помедлил, верно вспоминая что–то. — Ну, добро… А год от рождения какой?

— Не помню точно. Кормилец сказывал, семнадцатый пошёл, как меня принесли…

— Похоже, год прибавил… Ну да не важно. Отныне нарекаю тебя Пересветом.

— С какой бы стати? — Ражный встрепенулся. — Мне свычней Ярмил!

— Вырос ты из имени своего, ровно из детской рубашки. Всюду коротко… А новое даю на вырост.

Оборотень вдруг интерес потерял.

— Мне всё одно, хоть горшком назови… Матушка меня под иным именем помнит. Ты лучше мне ответь: откуда засапожник?

— В дар достался, — просто признался старец и переступил немощными ногами. — В утешение. Тебе наперстным засапожником пуп резали, а меня калечили… Ну, довольно, коня моего возьми себе, коль вывел, и поезжай.

— На что мне конь? Вот если бы крылья дал!..

— Покуда тебе и коня необъезженного хватит. Наших кобылиц отпусти и поезжай, куда хочешь.

Оборотень волчьим махом заскочил на красного жеребца, взвил его на дыбы и ускакал не дорогой — лесом, оставив на кустах дерюжку.

Сергий от негодования на минуту дара речи лишился.

— Не уразумел! — наконец–то признался звенящим голосом. — Ты почто, старче, отпустил вора? Он наши скитские ристалища прорыскал! Потешные бои зрел!.. Ежели выдаст?!

Ослаб помедлил, проговорил нехотя:

— Ражных проще отпускать, нежели неволить. Позрел, что со стойлом сотворил? Дурная сила, пустой ещё отрок…

Игумен не сдержал негодования:

— Сказывай толком, старче! Кто такие — ражные?

Старец вопроса не услышал, зато сказал с мечтательным сожалением:

— Эх, как сгодится ещё сей гоноша для воинства! Коль исполином возвратится. Ты позри в Книге Нечитаной, пророчество там есть. Кто огонь небесный принесёт.

— Позрю, старче… Да ныне об ином речь веду! Может, вернуть его? Обловить окрестности? Покуда не ускакал далеко?

— Даже и не пытайся. Нет у тебя араксов, которым поймать его по силам. Пешего едва изловили, а верхового и вовсе не достать.

— Конокрад про араксов всё изведал! Всю подноготную знает! А ежели он — лазутчик от татар? Или, хуже того, фрязины заслали?

Ослаб передвинул посошки, будто уйти собирался, однако мотнул бородой в сторону братии. Сергий знак понял.

— Ну что таращитесь? Ступайте по местам, на послушание! — прикрикнул и подтолкнул Кудреватого. — А ты поди посмотри, вернёт ли коней…

Иноки и послушники повалили гурьбой, унося с собой недоумение.

— В Засадном полку ему место, — заключил старец. — Да ныне рано ещё, не изготовился. Сам прибежит, когда ощутит силу исполинскую…

Игумен спросить что–то вознамерился, но вдруг прикрыл уста ладонью.

— Спрашивай, — позволил Ослаб. — Чего примолк?

— Да почудилось мне, — смутился тот. — Ты как–то по–отечески беседовал с конокрадом…

— Как же с отроками–то след беседовать? По–отечески и надобно…

Сергий к его уху склонился.

— Не прогневайся, старче… С добрым умыслом пытаю тебя. Уж не сродник ли тебе сей гоноша? Не кровными ли узами с ним повязан?