Наталья Колпакова - Лучший из миров

Отлепившись от монитора, Дан оторопело уставился в окно – там ровно светлело раннее утро – и втянул голову в плечи от угрызений совести. Опять всю ночь прочатился, как подросток какой-нибудь! Пороть некому. (Кстати, действительно некому. Из постоянных персонажей была у него в жизни разве что домработница, но никакого сближения с хозяином чопорная дама себе не позволяла, в учителя жизни не лезла и вообще предпочитала выполнять свои обязанности в одиночестве.) Форум поклонников восточного искусства, статейка-другая по бизнесу, болтовня с любителями и знатоками старинного оружия, малость сетевых стрелялок – и ночи как не бывало. Положа руку на сердце, Дан считал, что у кого-кого, а у него точно есть смягчающие вину обстоятельства. Все-таки неофит – он и в тридцать лет неофит, и в тридцать… э-э… с хвостиком. Он честно старался – и все не мог – пресытиться компьютерными чудесами, набрасывался на технические новинки, как девушка на новый аромат, оправдываясь тем, что это терапия такая, нажраться до тошноты и угомониться… Не угомонялся. Наоборот, стремительно молодел душой – глупел, попросту говоря. Его новая аватара подошла бы скорее подростку, чем взрослому дяденьке-бизнесмену. Если тенденция сохранится, скоро он залыбится приятелям-форумчанам дебильной мордой драчливой черепашки или еще каким-нибудь кумиром всех детсадовцев. Стыдно, ей-богу, господин Палый!

Странно, каких-то два года назад он был, кажется, куда старше, чем сейчас. И два года назад, и десять…

Дан решительно вылез из-за компьютера, малость потоптался у стола. Вялые после долгого сидения ноги постепенно возвращались к жизни, да и в голове прояснялось. Споткнулся о валяющийся на проходе футон, но это уж была последняя каверза разленившегося туловища. Дан безжалостно подергал себя за мочки ушей, встряхнулся всем телом, как собака, и просто так, в полноги, проделал пару форм в разных стилях. Ему нравилось иметь широкий кругозор – исключительно для собственного удовольствия – и избыток досуга, чтобы вовсю своей эрудицией наслаждаться. Естественно, из чистой любви к искусству! Боевые навыки заботили его в последнюю очередь. Он будто нарочно хватался за самые непрактичные стили, всякий раз заранее зная, что пресловутых навыков, пропади они пропадом, не забудет, и всякий раз заново надеясь, что они забудут его.

Дан завернул в просторную ванную, постоял в душевой кабинке. Матовое стекло цвета морской волны, да еще и с силуэтами рыбок совершенно не вязалось с девичьим розовым колером всего помещения, но Дану в свое время понравился именно этот, зеленовато-голубоватый, и рыбки тоже, а на стиль, дизайн и прочие статусные штучки он привычно плевал.

В кухонном отсеке, налив в толстостенную чашку с отбитой ручкой обожаемую ряженку, он остановился у барной стойки, с удовольствием обозревая свое жилище. Зрелище не приедалось никогда. Дан ежеутренне по-детски радовался, как ловко сумел сложить журавлика из не слишком белого листа своей жизни. Здоровенный зал объединял функции гостиной, столовой, спортивного зала и отчасти рабочего кабинета – именно тут красовался на сложном столе навороченный компьютер («каждый месяц – новый», шутили немногие приятели). А к нему вдобавок всевозможная периферия и провода, провода, толстыми жгутами и поодиночке. Дан любил на досуге поковыряться в железе и наивно гордился умением самостоятельно переставить дисковод. В целом помещение имело отчасти офисный вид: просторно, пустовато, функционально и чуть обезличенно. Реплика комфортабельной казармы, в которой Дан провел основную часть сознательной жизни. Он купил его готовым, понравились место и планировка, а перекраивать все наново, выводить собственный «уникальный стиль», чтобы затем планомерно лелеять его, боясь занести в капризный интерьер случайную безделушку, – нет уж, увольте. Он так толком и не освоился с местным снобистским церемониалом.

Итак, казарма. Но теперь уж своя, на все сто! И Дан с увлечением недоигравшего ребенка – если не сороки – тащил в дом все, к чему душа прикипит. Холодные светло-серебристые стены пестрели самым хаотическим декором. Картины, гравюры, постер из подросткового журнала (от группы этой безымянной Дан, понятно, не фанател, но очень уж курьезные физиономии были у ребят), еще какой-то пейзажик и снова наброски, от весьма серьезных работ музейного уровня до наивных шедевров безымянной тротуарной братии. В красном углу красовалась ажурная, как рисунок на зимнем стекле, кушетка собственной выделки. А как же, хозяин, художественные ковка и литье! Работать, понятно, было кому, но и сам иной раз любил повозиться. В другом углу, и даже не в углу, а как-то сбоку, криво, приткнулось ампирное кресло с чуть помертвевшей, но все еще роскошно бордовой атласной обивкой и уймой воинского барахла в узорах резьбы. В простенке – гигантский бамбуковый веер из закромов розничной торговли духовной пищей; рядом – заслуженный боевой, неприлично старинный и настоящий. Ну и еще всякая японщина и китайщина. Было задумал даже устроить токонома по всем правилам, с вазой и свитком по сезону, но как-то скучно показалось, по плану-то. Еще одна стена, с фехтовальной мишенью: никаких излишеств, простой круг, разбитый на сектора, и две шпаги рядышком, близнецы, да не совсем. Одна-то новодел, а другая – антикварная боевая. Испания, XVII век – приятно!

Понаслаждавшись, самодовольный хозяин чертога застегнул последнюю петельку коммунистической китайской пижамы (алый атлас, драконы по всей спине) и принялся варить сосиски. День предстоял хлопотный. Наведаться в мастерскую, разобраться с хитрым заказом на каминную решетку. Вчерашний звонок – просили оценить какой-то кортик (вроде Британия времен американской Войны за независимость, но лучше поглядеть самолично). Обязательно заскочить к Сигизмунду, а то обижается старик, что давно не был!

Дан наколол сосиску на вилку и задумчиво откусил половину, не отходя от плиты. Вечерние посиделки у реконструкторов? Немного фехтования, много легкого трепа… Вряд ли, в другой раз. Устал, работы невпроворот, и недавний заказ на реплику дамасской сабли вымотал совершенно.

Уже в прихожей, влезая в ветровку, Дан помедлил, наткнувшись пальцами на небольшую палочку, болтающуюся на шее на кожаном шнурке. Привычная до неразличимости – он подолгу не вспоминал о ней. Гладкая, всегда чуть теплая, по виду нечто вроде дерева (Дан понимал: не дерево, но что именно – не знал, пожалуй, никто). Поверхность змеится упругими побегами, сплетающимися в сложную вязь. Если текст, то на неведомом языке, если узор, то построенный по неведомым законам. Сегодня, чего не случалось уже давно, Дан увидел ее словно впервые и снова, как в первый раз, поразился странному, будоражащему ощущению, которое вызывала в нем эта безобидная вещица. Она лежала на его ладони, словно маленькое спящее животное, – укусит, не укусит? Иногда так и подмывало опасливо отбросить подальше и отереть ладонь. Иногда – наоборот, разбудить, и будь что будет. Живое-неживое… Было в ней что-то.