Александр Зорич - Люби и властвуй

Но Лагха оказался чересчур проницательным трусом. Лагха бежал прочь, и поговорить с ним в Пиннарине, где стояли девять десятых Флота Открытого Моря и где высился нерушимым исполином Свод Равновесия, не удалось.

И новый гнорр, и Хорт оке Тамай были уверены, что Лагха изберет местом своего добровольного изгнания именно Перевернутую Лилию. Но вот дальше начинались некоторые разночтения в понимании ситуации.

Новый гнорр знал лишь одно ― чем быстрее он убьет Лагху, тем целее будет, ибо, даже пребывая в опале, прежний гнорр был для него опаснее, чем весь наивный офицерский корпус Свода Равновесия и вообще все оболваненное варанское государство; Здесь предстояла еще большая, очень большая.работа, и Лагха, как это уже случалось некогда в темные века Круга Земель, служил для нее единственным серьезньм препятствием. В свете этого нового гнорра интересовала лишь смерть Лагхи Коалары, а инцестуальные любовные привязанности Сиятельного князя Хорта оке Тамая оставляли его совершенно равнодушным.

Хорт оке Тамай тоже хотел смерти Лагхи, но лишь после того, как он получит в руки здоровую, невредимую и склонную к бурным любовным играм Овель исс Тамай. Несмотря на заверения нового гнорра в том, что Овель будет разыскана и доставлена пред ясны очи Хорта оке Тамая в наилучшем виде, девушка как сквозь землю провалилась. Проведя два дня в томительном ожидании. Хорт оке Тамай принял решение.

В Урталаргис вместо приказа о немедленном уничтожении «Голубых Лососей» наличными средствами пошли куда более нежные распоряжения.

Во-первых, военному наместнику Урталаргиса запрещалось нападать на корабли «Голубого Лосося» впредь до особых указаний, буде таковые вообще последуют.

Во-вторых, тому же военному наместнику Урталаргиса вменялось направиться на Перевернутую Лилию лично и провести переговоры с Лагхой Коаларой, строжайше придерживаясь предписаний Сиятельного князя, которые заняли четыре «писемных» пергамента с двух сторон. Сии предписания были незамедлительно отправлены в Урталаргис посыльным альбатросом Почтового Дома и прибыли туда ровно на полдня раньше, чем корабли «Голубого Лосося» ― на Перевернутую Лилию.

Военный наместник Урталаргиса был человеком в годах. Ему исполнилось пятьдесят два, и звали его Лорм оке Цамма.

Лорм помнил окрашенную заревом пожаров ночь Черного Мятежа, помнил, как корабли «Голубого Лосося» вступали в бой с верткими посудинами смегов едва ли не на рейде Урталаргиса, помнил далекий грохот «молний Аюта» на борту «Зерцала Огня» и пронзительные очи нового гнорра, которого он видел один раз в жизни. Два года назад Лагха Коалара приезжал сюда, на восточную окраину княжества, осматривать местное скромное управление Свода Равновесия, а заодно и древние книгохранилища, где, по мнению военного наместника, не сохранилось ничего, кроме хлопьев сажи и слежавшихся пластов мышиного кала. Гнорр, надо полагать, умел сыскать выгоду и не в таком дерьме.

Лорм оке Цамма, как и большинство военных, трепетал перед Сводом Равновесия, а равно и перед Лагхой Коаларой лично. Но делать было нечего. Получив предписания нового Сиятельного князя, он взял с собой двух проверенных кавалерийских офицеров, приказал подобрать для своей ответственной миссии самый маленький корабль Флота Охраны Побережья ― плоскодонного урода со странным именем «Повелителя Чаек» ― , и поднять над ним четыре черных флага побольше, чтоб его ненароком не утопили задиристые «Голубые Лососи».

Когда все было готово, Лорм оке Цамма надел свой парадный мундир, поцеловал урну с прахом жены (которая выстаивала положенный «траурный месяц» на постаменте в прогулочной галерее его дома), бегло пробежал глазами свое завещание (он трудился над ним с того дня, когда глашатай на площади Урталарги-са возвестил о скоропостижной кончине Сиятельного князя Мидана оке Саггора) и поднялся на борт «Повелителя Чаек», пребывая в полной уверенности, что едва ли ему суждено увидеть родной дом вновь, ибо слишком жестоки и беспощадны мятежники, ведомые опальным гнорром, и слишком нелицеприятна миссия, навязанная ему новым Сиятельным князем.

– Кто? Куда? Гребная барка?! ― гнорр скривился на своего вестового, как баклан на чайку. ― Утопить! Сердце вырву!

Было шесть часов утра. Лагха Коалара, которого уже давно тошнило от кораблей, палуб, запаха просмоленных канатов и засушенных водорослей, которого вообще уже второй день нефигурально тошнило, спросонья частенько грозился вырвать сердце незадачливым слугам. Впрочем, к его чести, подобные угрозы еще никогда не приводились им в исполнение.

– Да, милостивый гиазир, ― вестовой тоже выглядел не лучшим образом (его самого только что поднял с топчана, перегораживающего вход в покои гнорра, начальник ночного дозора), ― но барка идет под черными флагами. Они явно хотят переговоров.

– Перегово-оров, ― зевнул Лагха, потягиваясь. ― Хорошо, Шилол на них на всех. Пусть Саф вышлет две сотни своего мяса для торжественной встречи, прямо к пристани. И пусть взведут свои чахлые стрелометы. «Лососей» поднять по колокольной тревоге, пусть держат ухо востро. Если хоть один меч блеснет на палубе барки или хоть один придурок натянет лук, ― топите мерзавцев, не задумываясь. Все.

Лорм оке Цамма, продрогший за ночь в единственном помещении для отдыха команды, которое было предусмотрено на проклятом «Повелителе Чаек», и напряженный от предощущения переговоров с опаснейшим мятежником за всю варанскую историю, исподлобья вглядывался в приближающиеся с каждым взмахом весел скалы Перевернутой Лилии. Больше всего на свете ему сейчас хотелось проснуться в своей кровати и услышать от слуги, что Перевернутая Лилия канула в бездну вместе с гнорром, «лососями» и проклятым Пиннарином, откуда приходят такие многословные и идиотские указания.

Двое его спутников уже были разбужены и теперь вполголоса спорили, долженствует ли сопровождающим лицам варанского посла находиться при оружии или нет. Один, помоложе, уверял, что да, ибо все чиновники Иноземного Дома имеют право на ношение оружия как в Варане, так и в любой державе Сармонта-зары. Другой, постарше, потирая длинный шрам на щеке (результат опрометчивых скачек вслед за убегающим любовником жены через полудикие сады Урта-ларгиса), резонно возражал, что, дескать, нет, ибо их посольство ― случай совершенно особый, и находиться при оружии пред лицом мятежного гнорра ― непростительное оскорбление. Молодой шепотом заметил, что сам посол, то есть Лорм оке Цамма, пока что препоясан и мечом, и кинжалом, и им, следовательно, даже спорить не о чем.

Лорм оке Цамма давно уже хотел снять оружейную перевязь, обернуться и рявкнуть, чтобы они немедленно заткнулись и сдали свои мечи капитану «Повелителя Чаек». Но тягостная истома склоняла его к полному бездействию.