Андрей Кокоулин - Северный Удел

— Там нет людей? — спросил Терст.

— Есть. Господин обер-полицмейстер сказал: только на первое время штурма, пока не разобьют двери первого этажа.

Я вспомнил, что тяжелые створки после нападения на отца там едва висели в петлях.

— Их хоть укрепили?

— Да, — вяло кивнул Штальброк. — Я сам еще… кровью…

— Э-э, батенька, — Терст развернул поручика лицом к себе, — вы, смотрю, с господином Кольваро одинаково работаете на износ. А как воевать будете?

Он пропустил вперед жандармов и достал «Анис».

— Зачем? — Штальброк поворотил нос от подсунутой бутылки.

— Два глотка, — Терст чуть ли не насильно принялся вливать живку в рот поручику. — Всего два. Ну? Давайте же… Вот и замечательно.

Он отнял бутылку и закупорил ее пробкой.

— Сладко, — сказал Штальброк, утерев губы ладонью.

Щеки его вдруг расцвели румянцем, в серых глазах появился блеск, а жилки вспыхнули, раскинувшись серо-зеленым кустом.

— Ах ты ж, благодать! — только и смог произнести он.

— Все-все. Наверх, — Терст хлопнул его по плечу, и поручик взлетел по ступенькам, будто и в самом деле сплел из крови крылья.

Полковник посмотрел на меня.

— Вы не увидели момент инициации, ведь так? Там, в склепе, вы комментировали вслух все, что происходило, но, может быть…

— Нет, — сказал я. — Я не успел.

— Жаль.

Центральные двери были заложены двумя диванами и подперты притащенными со двора бревнами. Переход в отцовскую половину и вовсе был завален тумбами и стульями, образовавшими кучу выше человеческого роста. Грозно топырились ножки. Посверкивал спицами в глубине кучи сломанный, растерзанный зонт.

Меня вдруг захлестнуло чувство совершенной ирреальности происходящего. Какая, к дэвам, осада? Здесь, в моем доме, в ста верстах от столицы… Бревна, доски, темнота первого этажа… Ну же, господин Терст, улыбнитесь, выдайте розыгрыш движением губы! Он затянулся, этот розыгрыш, мне страшно…

Но Терст был серьезен и угрюм.

Мы поднялись по парадной лестнице и уткнулись в опрокинутый набок бильярдный стол, поверх которого покачивались стволы пехотных винтовок.

— Ага, наконец-то, — поднялся с придвинутого стульчика Сагадеев. — Кто-нибудь внизу остался еще?

— Не видели, — сказал я.

— Что ж, будем считать, что все.

По знаку обер-полицмейстера стол сдвинули в сторону, мы протиснулись в широкий коридор, перетекающий в анфиладу просторных комнат.

— Майтуса вашего подняли, — сказал мне Сагадеев, — девицу эту противную тоже… Государь-император бодр и ждет боя.

— Где он? — спросил Терст.

— В бальном зале.

По пути мы здоровались с оставшимися фамилиями. Терентьевы. Жассо. Брандль. Кузовлев. Баховы. Прочие, не такие видные, но не бросившие в трудный час.

Разум мой примечал устройство обороны.

Опрокинутые столы — еще два бильярдных, зеленого сукна, остальные — обеденные. Выстроены «гребенкой». Повернуты в обе стороны, за каждым — по два, по три пехотинца. Грамотно. Простреливается вся анфилада и заложенные лестницы. Жандармы у окон. Защита из крови — на подоконниках. Кровь в проемах и на полу. И тонким, едва заметным крапом — на стенах. Хорошо. Чувствуется опытная рука.

Свечей и ламп много.

Кое у кого я заметил гранаты. Подсумки полны патронами. Бальный зал, похоже, послужит центром обороны, он без окон, с отдушинами, равноудален от центральной лестницы и подъема с торца крыла. Все на этаже сделано для того, чтобы помешать к нему пробиться. С другой стороны, и деться из него будет некуда. Капкан.

Но нас поймали в него раньше.

— Господа.

Сагадеев придержал створку, пропуская в зал меня и Терста.

Первое, что я увидел, был новый, на трехногой станине пулемет Ошкуркова. Скошенное рыльце его с черным зрачком ствола глядело мне прямо в грудь.

Неуютное чувство.

Одна дело шахар-газизы, другое — пятьсот выстрелов в минуту.

— Огюм! Бастель! — откуда-то сбоку, с ряда сдвинутых в кучу стульев вынырнул государь-император. — Вот теперь я спокоен. Вы здесь. Вы живы. У вас, я знаю, есть план.

Государь-император лучился жилками, как улицы на Ночь Падения.

Он заглянул в лицо мне, в лицо полковнику, ожидая подтверждения своей догадке. В его глазах, мне почудилось, мелко дрожала надежда.

От него веяло настоянным на живке напором. Он дышал жаром, лихорадочным, воодушевленным и вместе с тем опасливым жаром человека, смерть к которому подобралась очень близко. Тот же мундир жандармского офицера, правда, изрядно потрепанный, сапожки, кобура, фуражка. А еще государь-император был слегка небрит. Я не удивился, если бы от него припахивало вином или чем покрепче. Но нет, нет.

— План есть, — сказал Терст.

Нас покачивало от идущей от государя-императора силы.

— Какой?

Мы присели за стол.

Я огляделся. Стулья. Свечи. Две пустых койки. На возвышении для оркестра один угол был задрапирован гардинами, другой отгорожен ткаными ширмами. Там же стоял еще один стол, широкий, поблескивающий серебром тарелок и бутылочным стеклом.

— А кто там? — показал на возвышение Терст.

— Женщины, — сказал Сагадеев. — Матушка Бастеля, сестра. Еще, кажется, две, что не уехали. Их просто некуда… В другом углу — шпионка.

— Не развяжется?

— Не думаю.

— Так что? — сплел пальцы государь-император. — Наши действия?

— Держать второй этаж кровью, — сказал Терст. — Вам, государь, и членам фамилий придется к тому же взять под защиту солдат и жандармов. «Пустая» кровь также уязвима для пуль, как и всякая другая. Поэтому солдаты стреляют, а вы не даете дотянуться до них чужим жилкам. По возможности контратакуете.

Император опустил подбородок на пальцы и слабо улыбнулся.

— Не дурно.

— Государь, — сказал я, — жилочную защиту необходимо ставить в два, а то и в три слоя. Семьям высокой крови, боюсь, не в силах накрыть дом сплошным пологом, и они будут вынуждены действовать локально. Вы сможете поставить «завесу» или «парус» вокруг?

— Меня хватит часа на три, — произнес император.

— Больше и не понадобится, — заверил его Терст. — А мы с Бастелем приготовим еще один сюрприз.

— Я распределю людей, — поднялся Сагадеев.

— А мы? — Отдернув гардину, Анна-Матильда Кольваро сошла к нам с возвышения. — Нас в расчет не берете?

За ней легко спустилась Мари в мужском костюме, которые сейчас специально делают для путешествующих девушек. А за Мари…

Я вздрогнул.

За Мари все в той же серой накидке, но без шляпки, открыв темно-каштановые волосы, стояла Катарина Эске.

Не уехала.

Не хватило места? Посадила отца и осталась? Или она здесь с отцом?

Захотелось взмолиться кому-нибудь, сущности, в которую верят в Европе, обзывая Богом, непременно с большой буквы, Ночи Падения, дэву, черту, благодати…