Андрей Кокоулин - Северный Удел

— Почему Тотэрбо? — спросил я.

— Потому что вы — изначально Кольвахн. Не вы конкретно, Бастель, а, как бы это… — Мальцев переместился ко мне. — Впрочем, не важно.

Скальпель вошел мне в грудь, под правый сосок.

Узкая полоса разреза потянулась за заточенной хирургической сталью, темнея, краснея, плюясь алым. Холодно, горячо. Еще разрез.

— Скоро все это будет не важно, — мягко проговорил Мальцев. — Новый мир всегда приходит с кровью, понимаете?

Он подставил пустую «клемансину» и ждал, когда она наполнится.

— Ради чего? — прошептал я.

— Как ни странно, — снова воткнул скальпель Мальцев, — ради справедливости. С вами впереди, увы, нас ждет только деградация. Высокая кровь исчерпала себя. Да-да, посмотрите на государя. Разве это правитель? Разве это мощь? Был Волоер, до Волоера был Никол, вот разве что они… Да и вообще, предательству когда-нибудь приходит отмщение. Пожалуй, что я его орудие, всего-то.

Я скривился.

— Какое предательство?

— О, это давняя история, с самой Ночи Падения, — Мальцев заткнул «клемансину» пробкой, вздохнул, глядя на меня, и поднялся. — Отец ваш очень этим интересовался. И вы мне были очень симпатичны. Впрочем, прощайте.

— И все?

Мальцев обернулся у самых дверей.

— Для вас — все. Я должен обезопасить предприятие, так что… — он дернул плечами и вышел.

Поднялся и Шнуров.

— Господин э-э… Мальцев…

Он вышел из зала, поигрывая моим «Фатр-Рашди».

Я попробовал пошевелиться, но «пустокровник» пресек это на корню.

— А потом закопать или как? — услышал я Шнурова.

— Кому это нужно? — ответил Мальцев. — Уладите здесь, выезжайте следом. Думаю…

Он понизил голос, и я не смог разобрать остальные слова.

— Ясно.

Шнуров, посвистывая, проскользил тенью в проеме. Захрустело под сапогами битое стекло. С подъездного круга раздалось лошадиное ржание.

Ночь. Все еще ночь.

И неоткуда ждать помощи. Все, Бастель. Все.

— Вот чего не отнять, — сказал появившийся в зале Шнуров, — в женщинах высокой крови все-таки видна порода. Ножки точеные, грудки славные. Даже жалко, что мертвые. Смотрю на сестрицу вашу — красотка.

Он подождал моей реакции. Не дождался.

— Знаешь, Кольваро, — сказал он, — я не дам тебе легкой смерти. Испытаешь «пустую» кровь на себе. Жуткое зрелище вообще-то. Я этого не люблю, все забрызгают, звери эдакие, ни капельки в теле не оставят, поэтому — прощайте!

Шнуров взялся за створки, поглядел на застывших «пустокровников».

— Убить их, — приказал он.

И весело засвистел, удаляясь.

«Пустая» жилка стиснула мое горло.

Мушки в глазах. Холод в груди. Отнимаются пальцы.

Да, это в привычках у палачей — начинать с малого, длить удовольствие. Кожа, суставы, мелкие кости, второстепенные сосуды. Все это ломается, лопается, прижигается медленно, с расстановкой, со знанием дела.

Жертва должна чувствовать свой распад, смотреть на свою кровь, украшающую брызгами стены, в идеале — кричать и биться в ужасе.

Ничего-ничего. Ждите. Я сейчас тоже начну…

Справа тоненько вскрикнул государь-император, и что-то липкое, теплое попало мне на лицо, на губы. Солоноватое.

Кровь.

Через мгновение щупальца «пустых» жилок ввинтились и в меня.

Больно. Гуафр! Тяжело, тошно, подышать бы, глотнуть воздуха. Нет воздуха. Сплюнуть кровью. Все. Может, действительно встречусь сейчас с родными?

Смерть — как черный росчерк, черта…

Подведем черту под Бастелем: был, старался, не преуспел. Разбили в пух и в прах. На что ты надеялся, мальчик?

Ни на что. Умира…

Кажется, на какое-то время я потерял сознание. Возвращение в реальность было похоже на популярные одно время гальванические опыты — очнулся, дрыгнул ногами, будто поднесли провод с искрой. Затем включили тусклый свет для одного глаза.

Странно, подумалось мне. Жив? А росчерк? Он привиделся или нет?

Тяжело, черт. Недоубит. Какая-то дурно пахнущая ткань лезла в рот, что-то упиралось в ребра и давило на пах. То, что виделось глазом, имело сходство с лаковыми паркетными плашками и ножками стульев. Кажется, я там же, где раньше. Зал. Зал — это уже хорошо.

Кое-как высвободив левую руку, я с трудом выполз из-под тяжелого, навалившегося на меня тела. Здоровый же детина. Нет, чтоб упасть в сторону.

Ногу — раз, ногу — два.

«Пустокровник», словно отчаявшись меня задержать, мягко опрокинулся на спину, подставив свечам угрюмое лицо. Мертвый: низкая кровь проступила дохлыми жилками.

А второй?

Я повернул голову.

Второй лежал рядом с государем-императором, по-свойски забросив ему руку на плечо. Тоже мертвый.

Нет, подумал я, черный росчерк мне не привиделся. Он был. Он пришел…

Я вывалился из зала, зацепив рукой ремень беспечно валяющегося карабина.

— Господин полковник.

Огюм Терст не ответил мне.

Он сидел на стуле, упираясь желтоватой щекой в плечо. В месте ранения сюртук напитался кровью. Пепельные жилки укорачивались, распадаясь.

— Господин полковник.

Я опустился рядом с ним на пол.

Что я мог сказать мертвецу? Господин цехинский божок, вы побили рекорд по пребыванию на той стороне. Господин Терст, даже на грани смерти вы выждали момент и спасли меня и, возможно, государя-императора, оставив удар напоследок. Господин учитель, я благодарен вам и буду помнить вашу науку. Простите за «Фатр-Рашди», наставленный вам в лицо.

Наверное, он бы улыбнулся моим словам.

И непременно покачал бритой головой: «Долгое прощание, Бастель, это слабость. Привязанность, черные мысли, ошибки…»

— Простите, Огюм, — сказал я уже вслух и поднялся.

Ночь в окнах чуть-чуть посерела.

Два часа? Три? Сколько я был в беспамятстве?

Мимо сложенных рядком трупов, мимо сдвинутых столов, сквозь пляшущие тени я прошел к лестнице, спустился по ступенькам, усеянным древесными щепками и трухой, к парадным дверям. Всюду лежали куски панелей и досок, совсем недавно составлявшие нашу фамильную, старомодную мебель и оконные щиты.

Разгром. Разруха. Черные дыры окон.

Я передернул затвор на карабине.

Выломанные, пробитые телами створки. Широкое крыльцо со следами сажи в виде человеческих ступней под оставленной на перилах лампой.

Кто оставил? Шнуров? Мальцев?

Впереди догорали костры. У флигелей еще полыхало, а в центре уже лишь поплескивало редкими язычками. Багровым цветом наливались под ветром угли.

Я споткнулся о мертвого жандарма и чуть не упал.

Боль, злость, ненависть, слабость заставили меня зажмуриться и на мгновение поймать перила пальцами.

Бастель, мы вчистую проиграли.

Кровь и трупы. Всех, всех отняли у меня. Матушку и сестру. И Катарину. Все мертвы. Государь-император. Сагадеев. Штальброк. Терст. Тимаков. Мертвы.