Юлия Шолох - Рисунок шрамами

Боже, эту его уверенность не перебить! Именно в него я так непробиваемо упряма.

- Папа, ты не можешь отдать меня – и кому? - некрогерам - только потому, что у этого человека на портрете шрам! Не можешь…

Он упрямо нахмурился.

Кажется, сердце прихватывает. Почему так в груди щемит-то?

- Вопрос не только в моем предчувствии. В любом случае иначе нельзя. Некрогеры желают обеспечить себе надежный тыл в лице наших земель, потому что сейчас у них самих множество внутренних проблем. Какое-то восстание. Земли, заселенные невежественными земледельцами пытаются сменить власть. Многие зоны поражены мёртвым лесом, который норовит выбраться за отведенные ему пределы. Им нужен покой со спины, со стороны нашей долины, ведь горы больше не защищают Некрогер. Иначе они грозились построить аванпост на переходе и уничтожать всех, кто будет приближаться к горам. Ну… и разные другие угрозы, о которых тебе знать необязательно. О торговле и речи нет. Нам тоже не нужны соседи, которые в любой момент могут развязать войну.

- Так меня просватали ради моего блага или чтобы не ссориться с некрогерами? – спросила я.

Он медленно сунул медальон обратно в карман и сухо кивнул.

- Потому что так надо. Я чувствую, Лили. Не спорь. Я решил.

И он ушел, а я даже про кошелек забыла, и заодно про остатки красного мела, случайно растоптанного его сапогом. Когда отец заговорил этим своим начальственным тоном, я решила, значит всё, спорить, действительно, бесполезно. Споры в таких случаях не помогали. Но прежде это касалось новой дикой лошади или самостоятельного путешествия через море, или на крайний случай замужества. Прежде никогда… не случалось ничего настолько серьёзного.

В этот раз Ведущий был крайне серьёзен.

Но как? Меня передёрнуло. Что за странная идея – человек со шрамом? Неприятно. Не то чтобы я очень щепетильна, но мне кажется странным, когда отец так радуется сообщению, что у жениха дочери на лице шрам. В принципе, он на лбу и практически незаметен, но всё равно, это как-то… чересчур, что ли…

Да ещё какое витиеватое определение дал: «украшенный» шрамом. Тоже мне украшение. Нет, я слышала, конечно, что мужчину шрамы украшают. Но это чистая теория, по крайней мере, в моём окружении. При дворе Ведущего предпочитают безупречных красавцев. А шрам можно завуалировать магией или просто вылечить. Короче, у нас таким приобретением никто не хвастается.

Странно как-то.

Через день бессмысленных и жалких уговоров с моей стороны, от которых я так и не смогла удержаться, неумолимый отец проводил меня вместе с некрогерами в дорогу, на другом конце которой мне предстояло стать женой некоего Рондо.

Дорога слилась в нечто неопределённое и нудное, и всё благодаря моральной усталости, да ещё накрапывал дождь, как будто чувствовал моё серое настроение и старательно добавлял грусти, не давая высунуть носа из шатра. Желания высовывать, впрочем, никакого и не было.

Шатёр оказался довольно удобным, выстеленным изнутри коврами, мягкими валиками и подушками, набитым несколькими одеялами разной степени толщины, то есть как раз таким укрытием от окружающего мира, какого мне хотелось. К счастью, предназначался шатёр мне одной, потому что я испытывала жуткую неприязнь к некрогеркам, которые в тот злосчастный вечер во время своего танца бросали на меня эти странные острые взгляды, и почему-то считала их виновницами изменений в своей судьбе. Почему их? Ну, просто других обвинить сложнее, а думать о том, что меня так легко взял и отдал замуж собственный отец вообще больно. Пусть виновны будут они, ведь не зря они так насмешливо кололи меня глазами.

Однако больше всего меня удручало то, что я никого не смогла взять с собой к некрогерам, даже Глунку. Папе пообещали, что я буду обеспечена всем необходимым, но присутствие посторонних в замке тёмного народа нежелательно, таковы традиции - и он беспрекословно согласился.

Я была так сердита на него и заодно на брата, что, оказавшись в шатре, задернула полог и даже не выглянула, когда караван тронулся, чтобы в последний раз взглянуть на родных.

Однако через пару минут раздался дробный стук копыт, знакомый залихватский свист, в щель шатрового полога заглянул брат и, ухмыльнувшись, бросил мне на колени свернутую трубочкой записку. Первым делом захотелось демонстративно выбросить её обратно, но я сдержалась. Читать, правда, не стала, столкнула на застеленный ковром пол и пнула ногой в угол. Не буду читать!

Потом поплакала, конечно, хорошенько, как иначе? В щели проникал влажный пронизывающий воздух, шатёр равномерно трясся, пахло мокрой дорожной пылью, и я начала понимать, что осталась совсем одна. Нет ни брата, к которому можно прийти и расспросить о новостях, ни придворных дам, помешанных на моде и этикете, однако забавных и добродушных, ни даже Глунки, плаксивой, но очень заботливой. И теперь, если мне захочется перекинуться словом с живой душой, то к кому мне обращаться? К некрогерам? Да они даже друг с другом не общаются, по крайней мере, я слышала только отрывочные то ли команды, то ли позывные, в общем, разговорами они себя не утруждали.

Вот всё могу понять – предчувствие, расчёт, благо народа, но вот так взять и отправить меня замуж… нет, я понимаю, конечно, важность династических браков, но мне всегда казалось, меня сия чаша минует. Почему-то думалось, папа сможет всё устроить наилучшим для меня образом, потому что относится ко мне не просто как к средству обеспечить мир и покой в стране, а ещё и как к дочери, чьё счастье ему небезразлично. И что в результате? Его странная уверенность в моём счастье с мужчиной, обезображенным шрамом, случайное совпадение на портрете – и нате вам, забирайте единственную дочь на основании этих совершенно нелепых доводов?

В общем, меня охватила апатия.

Караван остановился только к вечеру, на ночевку. Спать пришлось тоже в шатре, чему я только порадовалась, потому что привыкла за день в одиночестве лежать на мягких тёмно-сиреневых подушках. Выйти, конечно, пришлось, туалета в шатре не было.

И тогда я столкнулась с големами, про которых к тому времени совершенно успела запамятовать. Ещё бы, до големов ли, когда ты остаёшься одна и понятия не имеешь, что делать дальше.

Выйдя из-за кустов к плотно приставленным одна к другой повозкам, я хотела обойти их, чтобы не лезть в мокрую траву и… почти уткнулась в эти две серые кучи.

Они стояли рядом с лошадьми и походили на мелкий строительный мусор, перемолотый мощными челюстями и принявший форму зефирного толстяка. Мусор этот некоторое время стоял спокойно – а потом пошевелился. Прямо перед моим носом в толстой ручище голема кусок красного отколотого кирпича выехал из серого крупного песка, но не вывалился, а совершенно необъяснимым образом втянулся внутрь, а потом что-то протяжно заскрипело. Удерживаемый неизвестной силой песок на землю не рассыпался, а остался на месте, пересыпаясь в големе, как в песочных часах. Совершенно неестественное и даже жуткое зрелище.