Карина Демина - Внучка берендеева в чародейской академии

— А… та тварь? — Лойко подошел бесшумно. — Она тоже… не живая?

— Скорее всего… но сложно сказать. Я в некромантии как-то… не особо.

— Да неужели! Слышь, Ильюшка, а наша-то нянька чего-то да не знает…

Арей дернул плечом.

— Такие книги на особом учете стоят. Как и те, кто ими интересуется… так что да, я знаю слишком мало. Но думаю, найдутся те, кто знает… вот только зачем было привлекать их внимание? Разве что…

— Во-во, — заметил Лойко. — Чуется мне, что назад с ветерком поедьма… Зось, ты быструю езду любишь?

— Кто ж ее не любит. — Я от двери отошла.

С мертвяками и без меня разберутся, а мне с бабкой словечком-другим перемолвиться надобно… и пусть утречком мне пришлося уговаривать бабку на столичную вояжу, да ныне вот…

Как объяснить, что лучше ей тут остаться?

Да и лучше ли?

А вдруг, как отъедем, вернется оно?

И пущай говорит Арей, что ныне же от царевых людей не продохнуть станет, да… все одно… а с собою взять? Коль нужна я боярыне, то и не отступится она… и как быть?

Какую из двух бед выбрать-то?

Однако же бабка моя по-свойму решила. Подошла, взяла за косу и кулачок сухонький под нос сунула:

— Ось только попробуй тепериче тишком сбегчи!

Стрельцы объявилися с рассветом.

Загремело железо, двор старостин наполнился людьми, которых встречали и с радостью, и с опаскою, а ну поди, догадайся, чего людям царевым в головы взбредет. Помнили старики еще те времена, когда гуляли бояре да без оглядки на простой люд.

Вот и спешили барсуковцы девок ховать.

А заодно уж и добро…

Ну, про добро это я сама докумекала, стоило глянуть, как Панасиха с бабами перешептывается. Стало быть, вскорости поставят во дворе столы, те самые, из гостиное хаты. Да накроют их, чем Божиня послала. Мыслею, что пошлет она в милости своей и пару ведер крепкое браги…

Впрочем, стрельцы на девок ежели и глядели, то украдкой, стереглися старшины. Он же, сед и поважен, многими шрамами мечен, выхаживал по двору да ус крутил.

Знатный ус.

У сома, небось, и то поменьше будут.

Следом за старшиною бегал писарь, человечек махонький да пухленький, в две шубы разом обряженный, видать, потому как мерзлявый зело. Он то и дело останавливался, охал, дул на пальцы и внове черкал чегой-то на дощечке.

Дощечка та, на веревочка к шее крепленная, сделана была хитро. Сбоку вона чернильница крепится. С другого — перышки стальные, да ножичек. А снизу — и бумажные листы.

Третьим в этой компании, царевым словом собранной, был некромант.

От никогда живьем сблизи не видывала!

Наши-то наособицу держатся. У них, сказывают, и столовая своя, а в общежитии — отдельный этаж, для лиц посторонних магическим пологом запертый. От и скользят они тенями болезными. Поутру глянешь — бредут гуськом к корпусу, граниту науки слюнявить, вечерочком — и обратно. И никогда-то не встретишь некроманта, который бы без дела бродил.

Может, и к лучшему оно.

Я от на нынешнего глянула, любопытствия ради, и ажно холодом могильным с него повеяло. Это попервости. А после-то ужо попритерпелася.

И попригляделася.

А мамочки вы мое родные! Худой, да такой худой, что и не человек, черепушка, шкурою обтянутая. Небось, ежель содрать с него и одежу, то все косточки напросвет видать будут. Вона и бабы на него глядять, головами качають, пальцами тычуть.

Жалеють, стало быть.

А он голову дереть, очами зыркаеть. И так зыркаеть старательно, что мало пар из ушей не идет. Встал над мертвяками, рученькою повел влево, после вправо… присел, пальцы в пасть девке горелой сунул — от же ж мерзотная у человека работа! — наклонился.

— Кто ее сжег? — а спросил-то грозно, нашие все назад подалися — ну как еще в порче особо ценного государственного имущества обвинят! В Коновальцах-то, сказывали, дед Михей спьяну на столб дорожный нужду малую справил, за чем и пойманный был. Так плетями секли прилюдно, а после еще деньгу платил, за порчу этого самого.

— Я. — Арей некроманта не убоялся. И подошел, и руку подал, а тот и принял… тою самою, которую в пасть мертвяку совал.

Меня ажно передернуло, Арей же ничего, даже платочком вытирать не стал.

— И чем?

— Обыкновенный огневик. Где-то третьей ступени… она уже на остаточной силе держалась.

— Ага… третьей, значит. — Некромант огляделся и сел прямо-таки на снег, ноженьки скрестил. Из-под полы куцего плащика досточку достал, не такую, как у писца, поменьше. Скинул с плеча мешок, а из мешка — палочку самописную…

Глядели на него все, и старшой над стрельцами, коии по Барсукам разбрелися, собак всполошивши.

— Итак, объект номер один. — Некромант палочку по листу пустил. Эк ловко придумано, сам сидит, рукою подбородок подпирает, а палочка за него по бумаге скачеть. — Особь женского пола, возраст…

Склонился к костям.

— От восемнадцати до двадцати двух лет… причина смерти не установлена. Судя по остаточным эманациям, смерть наступила за несколько месяцев до вторичного пробуждения. Следовательно, тело подвергалось консервации. Имеющиеся разрушения, нанесенные после вторичного…

— Чего это он? — шепотом спросила я у Ильи.

— Протокол диктует, как положено, — Илья потянулся и зевнул. — Собирайся, Зослава, тут без нас разберутся… это теперь надолго. Каждое тело описать надо. Законсервировать. Запечатать. Сгрузить… плюс еще осмотр окрестностей… надо уходить.

— Может, все-таки с ними? — Это уже Лойко, и со спины подошел, поганец, вновь так, что снег и тот под ноженькою не скрипнул. — Обозом?

— Чуется мне, что тогда и обоз не дойдет до столицы… много вещей не бери. И… Зослава… лучше оставь их здесь.

Я бы оставила, да разве ж останутся?

Бабка уже по хате летала, то за одно хватаясь, то за другое… и сундуки все пооткрывала, поперевернула. Вытащила пояс заветный с дедовым золотом. И верно, ни к чему его в хате оставлять.

— Алевтина за Пеструхою приглядит… и за тобою, детонька… — то бабка Станьке уже говорила, да только и она, перемены почуяв, в бабку вцепилася.

И воет… и голосит…

Слухать никаких сил нет… а бабка с нею воет.

И обе на меня глядят.

Оставить?

Как их оставишь? Изведуся вся, думая, не приключилося ли беды, не пришла ли она по моей-то вине… а ну как пришлет за ними боярыня мертвяков своих? Или еще кого?

Не зря же ж грозилася.

Ведает, что за бабку свою на край мира пойду, не то что замуж. И сердце сжимается…

— Тихо. — Я кулаком по столу ляснула, чегой прежде себе не дозволяла. — Еду бери. Одеяло. И одежу ту, которую не жалко. В столице новую купим…

…верхами бы пойти.

…тайными тропами звериными, которые мне еще дед показывал.

…может, ежели бы Морошковым болотом… ныне-то оно, опасно-ласковое летом, стужею спеленуто. Уснули и болотники в окнах черных озер, и кикиморы злоязычные, и иная какая нечисть, от которое честному человеку не продыхнуть… и сами болота стянуло панцирями ледяными.