Макс Фрай - Вся правда о нас

— Что, припекло? — сочувственно спросила она, когда я затормозил буквально в нескольких миллиметрах от опорного столба. Чудом не расшиб об него лоб.

У меня было много ответов на этот вопрос. Начиная с жалобного: «Ещё как», — и заканчивая гневным: «Вы же сами всё можете, на кой ляд я вам сдался?!»

— Ты не поверишь, но сама я тут ничего не исправлю, — сказала леди Сотофа.

Надо же. Я рта ещё открыть не успел. Иногда очень удобно иметь дело с людьми, читающими твои мысли прежде, чем они успевают оформиться в голове. Никакая вежливость не спасёт их от твоего возмущения. И это отчасти утешает.

— Во-первых, единственная возможность уладить это дело, не нарушая равновесие Мира созданием неразрешимого противоречия, с самого начала пришла именно к тебе, — объяснила она. — Ты, а не я встретил единственного в Соединённом Королевстве серебристого лиса, всем сердцем желающего побыстрее умереть. И договор о посмертном убежище у него заключён тоже с тобой. Вмешательство постороннего в ваши дела неуместно.

Крыть было нечем. Она просто озвучила вслух мои собственные мысли, которые я всё это время безуспешно гнал прочь.

— А во-вторых, магия высоких ступеней требует неподдельной неистовости желания, — добавила она. — Нет ничего сложного в том, чтобы сварить камру, когда не хочешь её пить, или заколдовать замок дома, в охране которого лично не заинтересован. Но чем выше ступень, тем важнее становится подлинное устремление мага, которое не сымитируешь ради дела, оно или есть, или нет. Ты сам уже наверняка успел прийти к выводу, что не стоит отправляться Тёмным путём в то место, куда ни за что не пошёл бы по своей воле, если бы не вынужденная необходимость. Велика вероятность, что промахнёшься, и думай потом, как выбираться оттуда, куда тебя занесло.

— Сам не успел, но меня об этом не раз предупреждали, — кивнул я.

— Ну, хоть так. А по мере дальнейшего продвижения в магии, мы рано или поздно упираемся в стену, для преодоления которой обычного волеизъявления, помноженного на могущество и мастерство, недостаточно. На этом уровне работает только одержимость, граничащая с готовностью умереть на месте, если цели не удастся достичь. Поэтому в данном случае ты с твоим врождённым талантом впадать в отчаяние по всякому поводу — гораздо более подходящий исполнитель. Я всё-таки слишком спокойно отношусь к подобным вещам. С моей точки зрения, смерть — ничуть не менее захватывающее приключение, чем жизнь. Я и ради собственного спасения вряд ли стала бы особо хлопотать. Впрочем, и не придётся никогда. Совсем другая судьба досталась. И задачи тоже другие. И на Мост Времени я чаще всего хожу с целью хоть немного от них отдохнуть.

Я смотрел на неё, как громом поражённый. Идея, что леди Сотофа Ханемер может не всё, плохо укладывалась у меня в голове. А предположение, будто кое-что из того, что не может она, вполне под силу мне, не укладывалось в ней вовсе. До сих пор я всё-таки думал, это просто такой воспитательный процесс. Обучение невозможному в невозможных же условиях. Стрельба в яблоко, расположенное на собственной голове и прочая экстремальная педагогика.

— Вот так-то, — усмехнулась она, увлекая меня в беседку. — Пора бы тебе уже привыкнуть к тому, что есть в Мире вещи, которые можешь сделать только ты сам. Дальше их будет становиться больше. Поздравляю, это прекрасный этап, хоть и страшновато поначалу.

— «Страшновато»! Суффикс ваш мне особенно нравится, — проворчал я. — Считается, что он указывает на «неполноту качества». Даже подумать не решаюсь, какова должна быть полнота.

— Правильно делаешь, что не решаешься. В некоторых случаях лучше не торопиться. А теперь, пожалуйста, задай мне твой конкретный вопрос.

— А то вы сами не…

— Разумеется, знаю. Но когда отвечаешь на вопрос, заданный вслух, ответ приобретает большую силу.

Ничего не попишешь, пришлось говорить. А ведь так надеялся, что её понимание избавит меня хотя бы от этого.

— Как построить Мост Времени?

— Краткого пособия для начинающих, как ты сам догадываешься, не существует, — улыбнулась леди Сотофа. — Слов подходящих пока не изобрели. Поэтому мне придётся не говорить, а показывать. Стой смирно и ничего не бойся. Ну или хотя бы просто не забывай, что ты мне всегда доверял. И я ещё ни разу не дала тебе повода об этом пожалеть.

После столь обнадёживающего вступления мне захотелось с воем выскочить из беседки и убежать, куда глаза глядят. Но смутные представления о хороших манерах не позволили мне так поступить.

Когда она положила руки мне на солнечное сплетение, я внезапно вспомнил о любимом педагогическом приёме старых угуландских колдунов: держать собеседника за сердце, чтобы слушал внимательно и никогда в жизни ни единого сказанного слова не смог забыть. Но это меня даже отчасти успокоило — по крайней мере, понятно, что со мной собираются делать и зачем. И все, с кем вели подобные разговоры, остались живы, здоровы и даже в своём уме — в смысле, не более безумны, чем были до начала беседы.

Но леди Сотофа обошлась без хирургического вмешательства. Только шепнула:

— Сейчас ты узнаешь, каково быть мной. Кому другому не рискнула бы предложить, но ты справишься.

Заставила меня немного наклониться, сама привстала на цыпочки, прижала свой лоб к моему, и в следующий миг я уже смотрел с непривычно маленькой высоты её роста, как падает на деревянный пол садовой беседки условно моё, а на самом деле чужое, конечно же, тело, слишком длинное и нескладное для такого полёта; впрочем, в последний момент я его подхватил. В смысле, себя. И помог улечься поудобнее.

Только подхватил я его не руками и даже не усилием воли, как происходит в известных мне магических практиках, а не то вовремя уплотнившимся воздухом, не то землёй, предупредительно поднявшейся навстречу падающему телу, не то кратковременным изменением законов тяготения — всеми этими факторами сразу и ещё множеством других. Наверное, правильно будет сказать, что это простое действие я совершил всем Миром, потому что весь Мир — это и был я. Неподвижный, пульсирующий в бешеном ритме, равнодушный к себе и одновременно страстно влюблённый в каждый атом составляющего его вещества, почти бесчувственный, остро наслаждающийся всяким своим движением — разнообразный, противоречивый, яркий и никакой. Впрочем, естественной частью этой живой бесконечности, стремительно мчащейся к собственному свету сквозь собственную тьму, был человеческий ум — несколько более ясный и быстрый, чем я привык, но, в общем, вполне похожий на мой собственный, так что он стал мне надёжной опорой, за которую бесконечность может уцепиться, когда хочет сказать себе: «Это — я».

Но на самом деле, не я, конечно, а леди Сотофа. Вот так, надо понимать, она чувствует себя в тот момент, когда обнимает меня, радуясь встрече, разрезает пирог, поднимает на смех или сочувственно выслушивает, травит байки о старых временах — то есть, вообще всегда. Вот что такое, оказывается быть по-настоящему могущественной ведьмой: в какой-то момент оказывается, что ты — это целый Мир. Ну или Мир — это и есть ты. Никаких границ. И ясно теперь, почему она может всё что угодно, и почему почти никогда ничего не хочет, тоже понятно, я бы и сам…