Терри Гудкайнд - Последнее Правило Волшебника, или Исповедница. Книга 2

Эди улыбнулась, выслушав последнюю часть ответа.

– Он настолько умный, что вы всегда следуете его приказам?

Кара коротко рассмеялась.

– Разумеется, нет.

Брови у Эди поползли вверх в притворном удивлении.

– Нет? Почему же? Он ведь ваш лидер. Ты же только что сказала, что он умный человек.

– Умный, да. Но он не всегда видит опасность возле себя.

– А ты видишь?

Кара кивнула.

– Я могу заметить ту опасность, которую он не увидит.

– Ага. Стало быть, ты можешь видеть опасности, которые его зрячие глаза видеть не могут?

Кара улыбнулась.

– Иногда Лорд Рал бывает слеп, как летучая мышь.

– Но летучие мыши прекрасно видят в темноте, разве не так?

Кара выглядела смущенной.

– Пожалуй, да. – Она постаралась вернуться к предмету разговора: – Но Лорд Рал нуждается во мне, чтобы я видела окружающие его опасности, которых сам он видеть не может.

Длинным тонким пальцем Эди постучала по виску Кары.

– Ты видишь вот этим, да? Видишь угрожающие ему опасности? – Эди выгнула бровь. – Видишь опасность, которую нельзя видеть просто глазами? Мне отсутствие глаз иногда позволяет видеть больше, чем доступно зрению.

Кара нахмурилась.

– Может быть, все это здорово и хорошо, но я по-прежнему не понимаю, как ты собираешься пройти мимо армии Ордена? Ведь не думаешь же ты попытаться пройти через лагерь?

– Как раз это я и собираюсь сделать. – Эди помахала пальцем в направлении потолка. – Сегодня очень пасмурный день. И ночь будет очень темной. При такой плотной облачности, когда солнце зайдет, а луна еще не появится, кругом будет кромешная тьма. В такую ночь и те, у кого есть глаза, ничего не смогут видеть, но я буду видеть в темноте тем способом, который им недоступен. И я смогу пройти среди них, а они не увидят меня. Если я никуда не буду лезть и буду держаться подальше от тех, кто не спит и бодрствует, то окажусь не больше чем тенью среди теней. Никто не обратит на меня никакого внимания.

– Но они жгут костры, – заметила Бердина.

– Костры только слепят их глаза по отношению к тому, что находится в темноте. Когда горит огонь, люди видят лишь то, что находится на свету, а не то, что в темноте.

– А что если случайно кто-то из этих солдат увидит тебя, или услышит, или еще как-то заметит? – спросила Кара. – Что тогда?

Эди совсем слабо улыбнулась и наклонилась к морд-ситу.

– Думаю, ты и сама представляешь, что это такое – встретиться в темноте с волшебницей, дитя мое.

Кара выглядела достаточно впечатленной ответом, чтобы не возражать.

– Не уверена, Эди, – сказала Верна. – Мне действительно хотелось бы, чтобы ты оставалась здесь, в безопасности.

– Позволь ей идти, – сказала Кара.

И когда все удивленно посмотрели на нее, она продолжила:

– А что если она права? Что если Лорд Рал объявится в Цитадели? Ему ведь необходимо знать обо всем, что случилось. Он должен знать, что не следует входить в Цитадель, иначе его могут убить те ловушки, что оставил там Зедд.

Что если Лорду Ралу понадобится ее помощь? Если она думает, что может понадобиться ему, то она должна быть там, готовая встретить его. Я бы не хотела, чтобы кто-то удерживал меня от того, чтобы помочь ему.

– Между прочим, – сказала Бердина, обменявшись взглядом со старой волшебницей, – никакой особой безопасности в этом месте нет. Скорее всего, там, внизу, ей будет безопасней, чем любому из нас здесь. Когда эта армия, что ждет на равнинах, ворвется наконец во дворец, здесь будет все что угодно, но только не безопасность. Здесь будет один лишь кровавый кошмар.

Эди, улыбнувшись, потянулась и коснулась щеки Бердины.

– Да хранят добрые духи тебя, дитя мое, и всех, кто находится здесь.

Верне очень хотелось бы верить, что так и будет.

Она же раздумывала о том, что делала бы на месте аббатисы сестер Света, если бы это было не так.

Нанося последние штрихи красной боевой раскраски на лица игроков своей команды, Ричард старался не показывать им, насколько болезненны на самом деле его ушибы. Он не хотел, чтобы что-то расстраивало и отвлекало их от предстоящего дела.

Его лодыжка сильно пульсировала, левое плечо ныло, а удары, полученные по голове, отдавались болью в шейных мышцах. После той короткой, но яростной схватки ему так и не удалось достаточно хорошо выспаться. Зато, как он мог бы сказать, хорошо, что все кости целы.

Ричард мысленно отстранился от боли и усталости. Не имело значения, что у него болит и насколько он утомлен. Ему предстояло выполнить задачу. И сейчас имело значение лишь справится ли он с ней, обретет ли успех.

Если он потерпит неудачу, у него будет целая вечность на то, чтобы отоспаться.

– Сегодня у нас есть шанс прославиться, – заметил Джон-Камень.

Ричард, придерживавший подбородок Джона-Камня, слегка повернул его голову вбок, чтобы лучше видеть в слабеющем свете. И ничего не сказал. Он наклонился и обмакнул палец в ковш красной краски, а затем добавил символ, означающий наблюдательность и внимание, как раз над символом силы, который уже был изображен. Ему хотелось бы знать, как выглядит символ здравого смысла, чтобы изобразить его во всю голову Джона-Камня.

– А ты так не думаешь, Рубен? – продолжал упорствовать Джон-Камень. – Сегодня у нас есть шанс прославиться?

Все остальные внимательно слушали, что скажет на это Ричард.

– Ты все отлично знаешь, Джон-Камень. Выбрось эти мысли из головы.

Ричард оторвался от работы и обвел пальцем, покрытым свежей красной краской, все уставленные к нему глаза.

– Все вы прекрасно знаете это – по крайней мере должны знать. Оставьте мысли о славе. Те люди, из императорской команды, именно сейчас о славе не думают – они думают о том, как убивать вас. Это вам понятно? Они хотят убить вас.

Сегодня тот день, когда нам предстоит сражаться за то, чтобы остаться в живых. Вот слава, которой я хочу: жизнь. Вот слава, которой я хочу для всех вас. Я хочу, чтобы вы выжили.

Лицо Джона-Камня скривилось в недоверии.

– Но, Рубен, после того как эти люди прошлой ночью пытались разбить твою голову, я думаю, ты захочешь выправить счет.

Все знали о ночном нападении. Джон-Камень всем рассказал об этом – рассказал, как их нападающий сражался с пятью громилами практически один. Ричард не оспаривал его рассказ, но не позволял обсуждать вопрос о своем состоянии. Он хотел, чтобы они больше беспокоились о собственных шеях и не задумывались, сможет ли он продержаться до конца.

– Да, я хочу выиграть, – сказал Ричард, – но не ради славы или сведения счетов. Я пленник. И я нахожусь здесь, чтобы играть. Если мы выиграем, я буду жив – чего яснее? Только это имеет реальное значение: жить. Игроки в джа-ла – и пленники, и солдаты – регулярно умирают в таких играх; и в этом смысле мы равны. И единственная истинная польза от победы в этих играх – это та ее часть, что касается жизни.