Чарльз Де Линт - Городские легенды (авторский сборник)

И тут я понимаю, что все происходит на самом деле. Не в том смысле, что я могу как-то пострадать здесь, а в том, что если я сделаю, как хочется мне, пусть даже во сне, мне все равно придется жить с этим, когда я проснусь. Неважно, что это сон, ведь я все равно это сделаю.

Боглы предлагают выполнить мое самое заветное желание, если я позволю Луне утонуть. Но если я соглашусь, то ее смерть будет на моей совести. Даже если она ненастоящая, это ничего не меняет. Мое согласие будет значить, что я готова дать другому умереть, только бы вышло по-моему.

Я сосу камешек, перекатываю его во рту туда-сюда. Опускаю руку в вырез блузки и нащупываю между грудей ореховый прутик. Поднимаю руку, отбрасываю с лица волосы, смотрю на троицу поддельных Джэков и улыбаюсь им.

«Мое заветное желание, — думаю я. — Что ж, будь по-моему».

Не знаю, получится ли, но мне просто надоело, что в моих снах все время распоряжаются другие. Я поворачиваюсь к камню, упираюсь в него обеими руками и, не выпуская орехового прутика, который торчит у меня между пальцев, толкаю. Камень начинает заваливаться на бок, а кикиморы, боглы и прочие чудища испускают дружный вопль. Я смотрю вниз, на женщину в воде, вижу, как она открывает глаза, улыбается, но тут становится так светло, что я слепну.

Когда ко мне наконец возвращается зрение, я оказываюсь на берегу пруда совсем одна. В небе висит здоровенная яркая лунища, на болотах от нее светло как днем. Все сбежали: кикиморы, боглы и прочая нечисть. Только вороны по-прежнему сидят на ветвях мертвой ивы, но едва я бросаю на них взгляд, вестники смерти срываются с места и, громко хлопая крыльями и хрипло каркая, описывают над деревом круг и уносятся прочь. Камень лежит на боку, наполовину уйдя в воду.

А я все еще вижу сон.

Я стою здесь, по пояс в вонючей воде, в руке у меня ореховый прут, во рту — камешек, и смотрю на большую полную Луну до тех пор, пока мне не начинает казаться, что ее свет поет у меня в жилах. Я словно опять с Джэком в амбаре, вся горю, но теперь это другое пламя, оно выжигает черноту, которая копилась в моей душе долгие годы, как копится в душе каждого, и на мгновение я сама становлюсь огнем, чистым и светлым, и пылаю, будто костер в Иванову ночь, оставаясь в то же время женщиной.

И тут я просыпаюсь в своей постели.

Лежа в кровати, я смотрю в окно, но в нашем мире темно, Луны по-прежнему нет. На улицах тишина, город погружен в молчание, а я лежу с ореховым прутом в руке и камешком за щекой, а глубоко внутри меня пылает огонь.

Я сажусь и сплевываю камешек в ладонь. Подхожу к окну. Это уже не волшебный сон; это — явь. Я знаю, что Луна светит отраженным светом. Она по-прежнему на месте, хотя и не видна из-за того, что Земля встала между ней и Солнцем.

А может быть, она все-таки ушла в другой мир, чтобы снова наполнить свою лампаду, прежде чем продолжать еженощное странствие по небу.

У меня такое чувство, будто я узнала что-то новое, правда сама еще пока не пойму что. Не знаю, какой во всем этом смысл.

— Как ты можешь так говорить? — восклицает Джилли. — Господи, Софи, это же так очевидно. Она и в самом деле была твоей матерью, и ты насамом деле ее спасла. А Джэк был той птицей, которую ты высвободила из силков в самом первом сне. Джэк Ворон — разве непонятно? Вообще-то он опасный парень, но добрым поступком ты завоевала его доверие. Видишь, все сходится.

Софи медленно качает головой:

— Хотелось бы и мне в это верить, — говорит она, — но то, чего нам хочется, и то, что есть на самом деле, не всегда совпадает.

— А как же Джэк? Он ведь будет тебя ждать. И матушка Погода? Они оба все время знали, что ты — дочь Луны. А это что-то да значит.

Софи вздохнула. Погладила кота, прикорнувшего у нее на коленях, представила, будто касается темных мягких кудрей ворона, который может оборачиваться человеком в стране, существующей лишь в ее снах.

— Наверное, — сказала она, — это значит, что мне просто нужен новый парень.

Джилли ужасно милая, я очень ее люблю, но она во многом наивна. Или, может, ей просто нравится изображать простушку. Она готова верить всем и каждому, лишь бы речь шла о волшебстве.

Конечно, я тоже верю в волшебство, в то, которое превращает гусеницу в бабочку, я верю в чудо и красоту окружающего мира. Но я не могу поверить в реальность сна. Я не верю в то, на чем настаивает Джилли: будто во мне есть волшебная кровь, потому что я — дочь Луны.

Хотя, должна признать, хотелось бы.

В ту ночь я больше не ложусь. Брожу по квартире, пью кофе, чтобы не заснуть. Я боюсь засыпать, боюсь снова увидеть сон, который может оказаться явью.

А может, наоборот.

Когда начинает светать, я включаю душ и долго стою под ледяной струей, потому что перед этим мне опять вспомнился Джэк. Если допустить, что последствия неправильного выбора, сделанного мною во сне, сказались бы в реальности, то нет ничего странного в том, что пробужденное во сне либидо продолжает бесноваться наяву.

В надежде вернуться во времена невинности, я надеваю одежду, которую не носила лет сто. Белая блузка, линялые джинсы, сапоги и вытертый пиджак, который принадлежал еще моему отцу. Он из бордового бархата, с черными бархатными лацканами. Черная шляпа с плоской тульей и слегка изогнутыми полями завершает картину.

Я гляжу в зеркало и вижу девицу, которая словно на собеседование по поводу должности помощника иллюзиониста собралась, но мне плевать.

Как только час становится более или менее приличным, я направляюсь к дому Кристи Риделла. Я стучу в его дверь в девять, но он выходит растрепанный, с заспанными глазами, и я догадываюсь, что надо было дать ему еще пару часов. Но теперь уже поздно.

Я выкладываю все сразу. Передаю ему слова Джилли о том, что он все знает о просветленных снах, и говорю, что я хочу знать, есть ли в них хоть сколько-нибудь правды: существует ли то место, которое тебе снится, или люди, которых встречаешь там?

Сначала он просто стоит на пороге и мигает, как сова на свету, но, наверное, к странностям ему не привыкать, потому что он тут же приваливается к косяку и спрашивает, слышала пи я что-нибудь об условной реальности.

— Это место, где все, что мы видим вокруг, существует, потому что мы условились так считать, — отвечаю я.

— Ну вот, может, и во сне так же, — отвечает он. — Если все участники сна договорятся считать, что все окружающее их реально, то почему бы и нет?

Еще я хочу спросить его о снах, которые, как говорил мой отец, хотят пробраться в реальный мир, но решаю не искушать судьбу больше.

— Спасибо, — говорю я вместо этого.

Он бросает на меня изумленный взгляд. Спрашивает:

— И это все?

— Как-нибудь в другой раз объясню, — отвечаю я.