Осенние (СИ)

Потом у меня исподволь начало подниматься изумление: обычно слегка вьющиеся волосы Кости, немного пушась, мягко падали ему на лоб, а сейчас мой карандаш жёстко и уверенно лепил волосы, словно размазывая их по его лбу.

Он ещё что-то говорил, а я машинально спрашивала или соглашалась с его утверждениями… Портрет-набросок был готов. Отодвинув его от себя чуть дальше, я всмотрелась — увидела рисунок в общем и целом и не поверила глазам. Но всё же сообразила быстро и бесшумно перевернуть лист и на следующей странице начала поспешно набрасывать линии, стараясь очень коротко, контурами изобразить его машину. Причём очень маленькой. Будто видимую издалека.

Кажется, моё молчание затянулось.

— Алёна, ты ещё слушаешь меня?

— Никуда не уходи, Костя! — сорвалось с языка. — Подожди меня!

И, оборвав связь — не дав ему и слова сказать, бросилась из ванной комнаты.

В моей — народ с интересом выполнял за меня мою работу. Михаил печатал, а Женя диктовал. Сидели рядом, и, когда диктовка застревала на непонятном, плохо различимом слове, оба чуть не стукались головами, пытаясь сообразить, что же за слово написано у девицы-автора.

— Ребята, простите, но мне надо бежать! — виновато сказала я, хватая со стула охапку своих вещей.

— Беги-беги, — снисходительно разрешил Женя. — Нам тут тётя Надя обещала ещё пирожков нажарить. Нажрёмся горяченьких на халяву — и пойдём. Мишку я довезу до дома. Так что — не переживай.

— Ага, — довольно подтвердил Михаил.

— Тогда приятного аппетита!

— И тебе — приятной пробежки! Зонт не забудь — там ещё льёт!

— Знаю!

Ещё бы я зонт взяла! Мне недалеко! Коротко забежала на кухню предупредить маму. Засмеявшись при виде пирожковой горы, я с удовольствием умыкнула целый пакетик пирожков. Пакет я сунула под куртку, чтобы хорошенько закрыть от холода, и помчалась из квартиры.

Накинув куртку только на плечи — дождь только моросил, в чём убедилась, быстро глянув на открытый балкон, я выбежала на тёмную по-вечернему улицу и побежала по дороге мимо нашего дома. Горячий пакет прижимался к моему животу, и было странно и смешно это температурное расхождение: со стороны — холодно и промозгло, а изнутри — жарко… Следующий дом, соседний по улице, со стороны дороги был полон разных магазинов, но самый первый из них — одноэтажка-пристрой, продовольственный. Перед ним всегда было много автомобилей.

В переулке ахнула, когда рванувшим между домами ветром меня едва не снесло к газону. Еле удержалась на ногах и, хваля себя за сообразительность: «Хорошо, что зонта не взяла!», несколько шагов трудно шла против ветра с мелкими и колючими дождинками, бьющими по лицу. Заскочила за угол следующего дома — здесь ветра нет. И побежала — по широкому бетонному крыльцу магазина-пристроя, а потом с него — к магазинной стоянке.

Народу не видно — десятый час, а магазин работает до девяти. Чуть в стороне — три машины, и в темноте все три чёрные. В свете фонаря одна чуть блеснула багряным. Я подлетела сзади, вцепилась в машинную дверцу впереди и поспешно зашлёпала мокрой ладонью по стеклу.

— Открывай — промокну!

Сваливаясь на сиденье, успела скинуть куртку и, кажется, положить куда-то в сторону пакетик с пирожками. И ахнуть успела, когда меня сильно схватили — и, мокрую и холодную, прижали вдруг к сильному и тёплому, а потом я внезапно приподнялась — нет, меня приподняли и усадили на его колени… Колдовские поцелуи заставили забыть, где я, что со мной. Я только закрыла глаза и чувствовала лишь, как сильные руки и требовательные губы превращают меня в нечто послушное, пластичное, растекающееся под жадным напором. Слова: «Осторожно, я вся в дожде…» смялись на моих губах и растворились под натиском голодного рта. И на этот голод мужчины, слишком долго одиноко сидевшего в машине, эхом откликнулся мой, тоскующий и всепоглощающий. Я так давно его не видела, я так хочу его, ведь он так близко, но почему всегда так далеко?! Сначала робко, пытаясь сделать и что-то сама, а потом просто ловила его рот, его губы…

Очнулась. Тихо. Только наше хриплое дыхание. Я на Косте — обнимаю его, протянув руки под мышками и сцепив пальцы на его спине. Подбородком — на его плече. Чуть не со всхлипами дышу ему в шею. Он — тяжело мне под ухо. Тепло… Очень тепло, так что, постепенно понимая, в каком виде сижу на нём, в каком — он держит меня, начинаю краснеть. Кожа к коже… Он расстегнул на мне блузку, я — на нём рубашку…

— Как… малолетки, да?

От его шёпота по телу сладкая судорога, и меня прогнуло так, как будто… Но только ещё сильней обняла…

Хорошо, что машина уткнулась носом в глухую стену магазина. И хорошо, что она стоит между крыльцом и другими машинами. Рядом ни одна не встанет. И никто не заметит, что в тёмной машине двое сидят и в самом деле, как влюблённые школьники, которым негде встречаться… Тихо. Слышно лишь, как по машине мелко шепчет дождь.

Светом въезжающей на стоянку машины проехалось по салону. Всем телом почувствовала, как осторожно вздохнул Костя. Расцепила пальцы и попробовала сесть. Только вот сесть получилось снова перед ним — на его же коленях. Попыталась съехать с его ног — не пустил. Снова поцеловал, нежно, словно завершая какой-то ритуал, и только затем ослабил руки: теперь, мол, делай, что хочешь…

Неловко сползла с него в этой тесноте и села рядом, жарко пылая и неловко застёгивая пуговицы. Костя — поглядывала, сталкиваясь взглядами, — приводил в порядок свою одежду. Чему-то морщится?… Странно. Только что подумала: мы же взрослые люди… Почему он не пригласит к себе — хоть разочек? Попросить-навязаться я не осмелюсь, а сам не догадывается? Или на самом деле до такой степени занят по работе?

— Чем-то пахнет, — сказал он. Улыбнулся. — Вкусным. Из чьего-то окна тянет?

— Нет, это я тебе пирожков принесла. Мама жарит. Ты жареные любишь?

— Люблю.

— Только не сообразила прихватить что-нибудь, чтобы не всухомятку получилось.

— У меня здесь бутылка минеральной… — Он нагнулся в сторону — рот уже набит пирожком. — Горячие… — Невольно улыбаясь, проговорил с трудом. — Как ты узнала, что я здесь?

— Слушала твой голос по мобильному — и вдруг подумалось: а если ты здесь?… — «У тебя свои секреты — у меня свои». — А ты? Давно здесь сидишь?

— Знаешь, что такое запретный плод?

Я, наверное, стала какой-то подозрительной, поэтому встревожилась сразу. Или потому что голос у него как-то странно изменился…

— Нет. То есть знаю, но, кажется, ты вкладываешь в эти слова какой-то странный смысл — не тот, что знают все.

— Вкладываю. — Он ел так, словно не просто голоден, а будто горячие пирожки заменяли ему какую-то защиту от меня. Или — меня… И при этом на меня не смотрел, хотя одной рукой как прижал меня к себе, к своему пылающему жаром телу, что чувствовалось даже сквозь одежду, так и не отпускал. Света он не включил и смотрел (видела, как взблёскивали его глаза, когда проезжающая мимо машина освещала нас) в окно — на кирпичную стену магазина. — Но общий смысл остаётся тем же. Мне хочется сорвать этот плод, но у него есть ещё одна характеристика — он… Не знаю, как точней выразиться. Если сначала всё было ясно и понятно, то теперь вдруг общая картина происходящего смазана. Я немного… — Он выглядел человеком, который забыл самое обыкновенное слово и отчаянно пытается вспомнить. — Алёна, тебе приходилось выбирать хотя бы раз в жизни между двумя целями? Когда может исполниться только одно желание, к которому ты идёшь и в которое вбрасываешь все свои силы? А обе цели настолько хороши, что, выбрав одну из них и добившись её, ты будешь тосковать по тому, что осталось не твоим. — Помолчав, тоскливо добавил: — Что выбрать? Синицу в кустах или журавля в небесах? И знать бы точно, что из них синица? Что — журавль? А вдруг выбираешь не то, что кажется сейчас важным? А выбор определяет всю твою жизнь…