Анджей Сапковский - Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]

– Он всегда так, – сказал вполголоса стоящий рядом Губертик. – Господин Гуон, значит. Так только говорит. Бояться было нечего. Мост выдержит и рухнет только тогда, когда перейдет последний. Сколько бы ни переходило, господин Гуон любит пошутковать.

Шарлей одним словом оценил и Гуона, и его чувство юмора. Рейневан оглянулся. Увидел увенчанную зубцами стену, ворота, над ними четырехугольную сторожевую вышку.

– Замок Бодак, – пояснил Губертик. – Мы дома.

– Немного сложноват у вас подход к дому, – заметил Шарлей. – А что будете делать, если магия подведет? На улице заночуете?

– Чего ж ради. Есть другая дорога от Клодска, вон там проходит. Но по ней дальше, до полуночи, пожалуй, ехать бы пришлось…

Пока Шарлей разговаривал с оруженосцем, Рейневан обменялся взглядами с Николеттой. Девушка казалась испуганной, словно только сейчас, увидев замок, поняла всю серьезность ситуации. Впервые, казалось, ей принес облегчение и утешение сигнал Рейневана, данный глазами: «Не бойся. И держись. Я вытащу тебя отсюда, клянусь».

Заскрипели ворота. За ними был небольшой дворик. Несколько слуг, которых Буко фон Кроссиг покрыл ругательствами за то, что они бездельничают, и погнал работать, приказав заняться лошадьми, вооружением, баней, едой и выпивкой. Всем сразу и всем немедленно.

– Приветствую, – сказал раубриттер, – в моем patrimonium [368], господа. В замке Бодак.

Формоза фон Кроссиг когда-то была красивой женщиной. Когда-то, ибо, как и большинство красивых женщин, когда молодые годы остались позади, она превратилась в довольно паскудную бабищу. Ее фигура, некогда, вероятно, сравниваемая с юной березкой, теперь ассоциировалась скорее со старой метлой. Кожа, которую наверняка когда-то воспевали, сравнивая с персиком, стала сухой и покрылась пятнами, обтянув кости, как заготовка сапожницкую колодку, в результате чего внушительных размеров нос, некогда наверняка считавшийся сексуальным, сделался чудовищно ведьмоватым – из-за гораздо меньших размерами и не столь крючковатых носов таких баб в Силезии было принято испытывать водой в реках и прудах.

Как большинство некогда красивых женщин, Формоза фон Кроссиг упорно не замечала этого «некогда», не желала считаться с тем неоспоримым фактом, что весна ее годов ушла безвозвратно. И уже близится зима. Все сказанное особенно хорошо было видно по тому, как Формоза одевалась. Вся ее одежда, от ядовито-розовых башмачков до затейливого тока, от тонкой белой подвики до муслинового couvrechef [369], от облегающего платья цвета индиго до обшитого жемчугами пояска и пурпурной парчовой surcotе [370]– все это было бы к лицу лишь прелестной юнице.

К тому же, когда ей доводилось встретиться с мужчинами, Формоза фон Кроссиг инстинктивно начинала играть роль соблазнительницы. Эффект был ужасающий.

– Гость в дом – Бог в дом. – Формоза фон Кроссиг улыбнулась Шарлею и Ноткеру Вейраху, продемонстрировав заметно пожелтевшие зубы. – Приветствую господ в моем замке. Наконец-то ты пришел, Гуон. Я очень, ну, очень по тебе тосковала.

По нескольким услышанным во время странствия словам и фразам Рейневан сумел нарисовать себе более-менее верную картину. Ясное дело, не очень точную. И не слишком подробную. Например, он не мог знать, что замок Бодак Формоза фон Панневиц внесла в качестве приданого, выходя замуж по любви за Оттона фон Кроссига, обедневшего, но гордого потомка франконских министериалов [371]. И что Буко, сын ее и Оттона, именуя замок patrimonium ’ом, серьезно разминулся с истиной. Название matrimonium [372]было бы более верным, хоть и преждевременным. После смерти мужа Формоза не потеряла субстанции [373]и крыши над головой благодаря родне, влиятельным в Силезии Панневицам. И поддерживаемая Панневицами, была фактической и пожизненной владелицей замка.

О том, что Формозу связывало с Гуоном фон Сагаром, Рейневан также услышал во время странствия то да сё, достаточно много, чтобы разобраться в ситуации, однако, естественно, слишком мало, чтобы знать, что оклеветанный и преследуемый магдебургской епископской Инквизицией чародей сбежал в Силезию к родственникам: у Сагаров были под Кросно наделы еще со времен Болеслава Рогатки. Потом как-то так получилось, что Гуон познакомился с Формозой, вдовой Оттона фон Кроссига, фактической и, как сказано, пожизненной хозяйкой замка Бодак. Чародей полюбился Формозе и с тех пор проживал в замке.

– Очень тосковала, – повторила Формоза, поднимаясь на носки розовых туфелек и чмокая чародея в щечку. – Переоденься, дорогой. А вас, господа, прошу, прошу…

На занимающий середину залы огромный дубовый стол поглядывал укрепленный над камином гербовый вепрь Кроссигов, соседствующий на закопченном и обросшем паутиной щите с чем-то, что трудно было однозначно определить. Стены были обвешаны шкурами и оружием, ни одно из которых не выглядело пригодным к употреблению. Одну из стен занимал тканный в Аррасе фламандский гобелен, изображающий Авраама, Исаака и запутавшегося в кустах барана.

Comitiva в примятых оттисками доспехов акеонах расселась за столом. Настроение, вначале, пожалуй, угрюмое, немного поправил бочонок, который закатили на стол. Но его снова испортила возвратившаяся из кухни Формоза.

– Уж не ослышалась ли я? – спросила она грозно, указывая на Николетту. – Буко! Ты похитил дочь хозяина Стольца?

– Говорил же я сукину сыну, чтобы не болтал. Шарлатан поганый, хайло на полпачежа захлопнуть не может… Кх-м… Собственно, я только что хотел сказать вам, госпожа мать [374]. И выложить все. А получилось так…

– Как у вас получилось – я знаю, – прервала Формоза, явно хорошо проинформированная. – Растяпа! Неделю проваландались, а добычу у них кто-то из-под носа увел. Молодым я не удивляюсь, но то, что вы, господин фон Вейрах… Мужчина зрелый, положительный, уравновешенный…

Она улыбнулась Вейраху, тот опустил глаза и беззвучно выругался. Буко собрался выругаться громко, но Формоза погрозила ему пальцем.

– И в конце концов такой глупец похищает дочку Яна Биберштейна. Буко! Ты что, вконец рехнулся?

– Вы бы, госпожа мать, сначала дали поесть, – гневно сказал раубриттер. – Сидим тут за столом, словно на тризне, голодные, в горле пересохло, прям перед гостями стыдно. С каких это пор у Кроссигов завелись такие обычаи? Подавайте еду, а о делах поговорим потом.

– Еда готовится, сейчас подадут. И вино уже несут. Обычаям меня не учи. Извините, рыцари. А вас, уважаемый господин, я не знаю… Да и тебя, храбрый юноша…

– Этот велит себя Шарлеем именовать, – вспомнил о своих обязанностях Буко. – А тот юнец – Рейнмар фон Хагенау.

– Ах! Потомок известного поэта?

– Нет.

Вернулся Гуон фон Сагар, переодевшийся в свободную hauppelande [375]с большим меховым воротником. Сразу же стало ясно, кто пользуется наибольшим фавором хозяйки замка. Гуон тут же получил зажаренную курицу, тарелку пирогов и кубок вина, причем все это подала лично Формоза. Чародей, не смущаясь, принялся за еду, демонстративно не обращая внимания на голодные взгляды остальной компании. К счастью, другим тоже ждать долго не пришлось. На стол, ко всеобщей радости, въехала, предваряемая волной роскошного аромата, большая миска кабанятины, тушеной с изюмом. За ней внесли вторую, с кучей баранины с шафраном, потом третью, полную кушаний из различной дичи, а затем последовали горшки с кашей. С неменьшей радостью были встречены несколько жбанов, наполненных – что установили незамедлительно – двойным медом и венгерским вином.