Анджей Сапковский - Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]

– В Польше небезопасно. Я говорил, что мы подслушивали в Дембовце. Епископ Збигнев Олесьницкий…

– Польша, – прервал Горн, – не только Олесьницкий. Более того – Польша лишь в очень малой степени Олесьницкий, Ласкаж и Эльгот.

– Польша, дорогой мой, это… Это другие… Европа, парень, вскоре изменится. И в основном именно из-за Польши. Ну, бывай, парень.

– Мы еще встретимся наверняка. Ты, насколько я тебя знаю, вернешься в Силезию. И я туда вернусь. У меня еще там есть несколько недовершенных дел.

– Как знать, может, довершим вместе. Если повезет. Но, чтобы такое случилось, послушай, пожалуйста, совет, Рейнмар из Белявы: не вызывай больше демонов. Не надо.

– Не буду.

– Совет второй: если ты всерьез думаешь о нашем будущем сотрудничестве, то научись как следует работать мечом. Кинжалом. Арбалетом.

– Научусь. Бывай, Горн.

– Бывайте, панич, – подошел Тибальд Раабе. – И мне пора. Надо работать на общее дело.

– Береги себя.

– Постараюсь.

Хоть Рейневан, по сути дела, был готов стать на сторону гуситов с оружием в руках, ему это не было дано. Амброж категорически потребовал, чтобы они с Шарлеем во время штурма Бардо находились при нем и его штабе. Рейневан и Шарлей, за которыми неотрывно следил эскорт, следовали этому приказу, в то время как гуситская армия, невзирая на падающий снег, переправилась через Нису и в образцовом порядке встала перед городом. С северной стороны в небо уже вздымались дымы – в ходе диверсионной операции конники Бразды и Храстицкого успели подпалить мельницы и пригородные домишки.

Бардо был готов к обороне, на стенах кишмя кишели вооруженные, развевались штандарты, не умолкал крик. Громко били колокола обеих церквей – чешского костела и немецкой кирхи.

А перед стенами в черных кругах пепелищ стояли девять закопченных столбов. Ветер нес кислый смрад горелого.

– Гуситы, – пояснил один из сельских доносителей, несколько дюжин которых уже сопровождали армию Амброжа. – Гуситы, схваченные чехи, бегарды и один еврей. Для устрашения. Как только они, благородный господин, выведали, что вы идете, то всех выволокли из ямы и спалили. Еретикам, значит… простите… вам на устрашение и презрение.

Амброж кивнул головой. Но не сказал ни слова. Лицо у него окаменело.

Гуситы быстро и четко заняли позиции. Пехота установила и подперла павонжи загородей. Приготовилась также и артиллерия. Со стен сыпались крики и ругань, время от времени грохотали выстрелы, порой летели болты.

Каркали и носились по небу всполошившиеся вороны, юркали растерявшиеся галки.

Амброж поднялся на телегу.

– Праведные христиане! – закричал он. – Правоверные чехи!

Армия умолкла. Амброж переждал, пока не наступит полная тишина.

– Я узрел, – рявкнул он, указывая на обуглившиеся столбы и пепелища костров, – под алтарем души убиенных за Слово Божие и за свидетельства, кои имели. И голосом громким так они воскликнули: доколе ж, владыка святой и праведный, не будешь ты судить и наказывать за кровь нашу тех, что обретаются на Земле? Узрел я ангела, стоящего в солнечных лучах! И призвал он голосом громовым всех птиц, летящих серединою неба: пойдите, соберитесь на великий пир Божий, дабы съесть трупы королей, трупы вождей и трупы владык, трупы лошадей и тех, кто на них восседал! И увидел я Чудище!

Со стен донесся гул, полетели ругательства и проклятия. Амброж поднял руку.

– Вот птицы Божии над нами, указующие дорогу! А вон там, перед вами, – Чудище! Вот – Вавилон, насытившийся кровью мучеников! Вот пресловутое гнездовище греха и зла, укрытие слуг антихриста!

– На них! – взывал кто-то из толпы воинов. – Смеееерть!

– Ибо вот наступает, – рычал Амброж, – день палящий, аки печь, а все гордецы и кривдонесущие станут соломой, и спалит их наступающий день так, что не оставит ни корня, ни ветви!

– Жеееечь их! Смеееерть! Бей! Убивай! Гыр на них! [477]

Амброж воздел руки, толпа тут же утихла.

– Ждет вас дело Божие, – воскликнул он. – Дело, к коему приступить надобно с чистым сердцем, помолившись! На колени, верные христиане! Помолимся!

Армия со звоном и скрежетом повалилась на колени за стеной из щитов и загородей.

– Otče náš , – начал громко Амброж. – Jenż jsi na nebesich bud’ posvěcene tvé jméno … [478]

– Přijd’ tvé královstvi , – гудело в один голос коленопреклоненное войско. – Staň se tvá vůle! Jako v nebi, tak i na zemi! [479]

Амброж рук не сложил и головы не опустил. Он глядел на стены Бардо, и глаза его горели ненавистью, зубы ощерены, на губах пена.

– И прости нам, – кричал он, – долги наши! Как и мы прощаем…

Кто-то из стоящих на коленях в первом ряду вместо того, чтобы отпускать грехи, выпалил в сторону стен из пищали. Со стен ответили. Зубцы затянул дым, пули и болты засвистели и градом забарабанили по щитам.

– И не введи, – рык гуситов вздымался по-над гулом выстрелов, – во искушение!

– Ale vysvobod’ nás od zlého! [480]

– Аминь! – возопил Амброж. – Аминь! А теперь вперед, верные чехи! Vpřed, bożci bojovnici! [481]Смерть прислужникам антихриста! Бей папистов!!!

– Гыр на них! Бей-убивай!

Дикий крик, вой, рев, вздымающий волосы дыбом.

Бардо умирал. Умирал под колокольный звон своих церквей. Колокольный гул Бардо, еще несколько минут назад громогласно, надменно призывавший к оружию, стал отчаянным, как крик о помощи. И наконец превратился в лихорадочный, хаотичный, рваный стон умирающего. И как умирающий затихал, давился смертью, догорал. Наконец умолк, заглох. И почти в тот же момент обе колокольни затянулись дымом, почернели на фоне пламени. Пламени, рвущегося в небо, я бы сказал, уносящего в выси душу города. Города, который умер.

А город Бардо умер. Бушующий пожар был уже всего лишь погребальным костром. А крики убиваемых – эпитафией.

Вскоре из города потянулась вереница беглецов – женщин, детей и тех, кому гуситы позволили выйти. За беглецами внимательно наблюдали сельские информаторы. То и дело кого-нибудь узнавали. Их тут же вытаскивали. И кромсали.

На глазах у Рейневана крестьянка в епанче указала гуситам на молодого мужчину. Его выволокли, а когда сорвали капюшон, то модно подстриженные волосы выдали в нем рыцаря. Крестьянка сказала что-то Амброжу и Глушичке. Глушичка отдал короткий приказ. Поднялись и опустились цепы. Рыцарь рухнул на землю, лежащего закололи вилами и судлицами. Крестьянка сняла капюшон, открыв толстую светлую косу. И ушла. Прихрамывая. Прихрамывая настолько характерно, что Рейневан смог определить врожденный вывих бедра. На прощание она послала ему многозначительный взгляд. Она узнала его.

Из Бардо выносили добычу, из пекла пожара и клубов дыма выходили толпы нагруженных различным добром чехов. Добычу загружали на телеги. Гнали коров и лошадей.