Анджей Сапковский - Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]

– Ясно, ваше преподобие.

– Рейневана… Рейнмара из Белявы, говоришь, нет в клодзкской группе? Говоришь, уехал. С Горном. Может, в тот монастырь, что в Белой Церкви? Потому что, насколько я понимаю, с этим монастырем все ясно?

– Ясно, ваше преподобие, утверждаю. Предпримем там… действия?

– Пока что нет. Послушай, Лукаш. Если все же Рейневан вернется в Клодзк… Если присоединится к диверсантам… Короче: если он попадет в лапы господина Путы, вы должны будете его оттуда вытянуть. Живым и невредимым. Понял?

– Так точно, ваше преподобие.

– А теперь оставь меня. Я хочу помолиться.

В Свидницу они отправились на шести конях – Горн, Рейневан, Бисклаврет и трое прибывших с Горном убийц. Однако убийцы сопровождали их только до Франкенштайна, не въезжая в город, отделились и умчались в синюю даль. Не тратя слов на прощание. У них, несомненно, были в Силезии какие-то собственные задачи и цели. Горн мог эти цели знать, мог знать, кого они намерены убить. Но мог и не знать. Рейневан ни о чем не спрашивал. Однако он не был бы собой, если б не произнес речи об этике и морали.

Горн терпеливо слушал. Он снова был прежним Горном, таким, которого Рейневан узнал, знал и помнил. Горном в элегантном, коротком сером плаще, скрепленном серебряной пряжкой, в обшитом серебряным галуном вамсе, Горном, носящим на поясе стилет с рубином в рукояти, в украшенных латунью шпорах на тисненых козловой кожи ботинках. С головой, украшенной атласным шапероном с длинной и фантазийно охватывающей шею лирипипой. Горном с проницательными глазами и губами, кривящимися слегка нагловатой улыбкой. Улыбка была тем выразительнее, чем больше Рейневан погружался в проблемы моральности, этических норм, правил и военных законов, в том числе в особенности использования террора как инструмента войны.

– Война несет с собой террор, – ответил он, когда Рейневан кончил. – И на террор опирается. Война сама по себе есть террор. Ipso facto [782].

– Завиша Черный из Гарбова с тобой не согласился бы. Он иначе понимал войну и jus militare [783].

– Завиша Черный умер.

– Что?

– До тебя не дошли слухи? – Горн повернулся в седле. – Не дошло известие о смерти одного из знаменитейших рыцарей современной Европы? Завиша Черный полег. Будучи верным вассалом, он потащился с Люксембуржцем в экспедицию против турок, осаждать крепость Голубац над Дунаем. Турки разбили их под Голубацем, Люксембуржец по своему обыкновению сбежал в одиночку. Завиша – по своему обыкновению – прикрывал отход. И погиб. Ходят слухи, что турки отрубили ему голову. Произошло это двадцать восьмого мая, в пятницу после святого Урбана, моего патрона, поэтому я так хорошо помню дату. И нет уже на свете Завиши Черного из Гарбова, славного рыцаря. Sic transit gloria [784].

– Я думаю, – сказал Рейневан, – что гораздо больше. Много больше, чем глория.

Когда они приехали в Свидницу, то сразу стало видно царящее в городе возбуждение. Когда въехали через Нижние ворота и по утопающей в грязи улице Длинной добрались до рынка, то им показалось, что они попали на какое-то празднество – было ясно, что причина возбуждения скорее радостная, чем наоборот. Бисклаврет направился в толпу выспросить, в чем дело, однако Рейневан сразу же ассоциировал с происходящим и вспомнил Прагу лета 1427 года, вскипевшую и обрадованную вестью о победе под Таховом. Ассоциация оказалась очень точной. А мина Бисклаврета, когда он вернулся, очень кислой. Лицо Горна, когда он выслушивал сообщаемые ему на ухо сведения, мрачнело и хмурилось по мере шептания.

– Что случилось? – не выдержал Рейневан. – В чем дело?

– Потом, – отрезал Горн. – Потом, Рейневан. Сейчас у нас впереди встреча. И серьезные беседы. Пошли. Ты, Бисклаврет, отыщи здесь кого-нибудь, кому можно верить и кто хорошо информирован. Я хочу знать больше.

Встреча произошла в шинке на улице Лучничей, неподалеку от ворот с таким же названием, а важные разговоры касались доставки оружия и коней из Польши. Собеседником был знакомый Рейневану раубриттер, поляк, именующий себя Пораем Блажеем Якубовским. Якубовский не узнал Рейневана. И неудивительно. Прошло столько времени. И кое-что произошло.

Разговору немного мешала царящая суматоха и слишком веселое настроение переполнявших корчму гостей. У свидничан явно был какой-то повод торжествовать. И не только Рейневана интересовало какой.

– Вас, кажется, побили? – неожиданно прервал переговоры Якубовский, движением головы указывая на ликующих горожан. – На Лужицах? Под каким-то Кратцау или что-то такое? Кажется, вам там здорово врезали господа Поленц и Колдиц, хорошего, болтают, дали вам пинка. Э? Ну говори же, Горн, интересуюсь деталями.

– Сейчас не время об этом говорить.

Тут вернулся Бисклаврет. Порай сразу же догадался, с чем. И уперся на том, что, однако, самое время. Выхода не было.

– Сироты Яна Краловца, – медленно начал Обдирала, – окружили в Чехии какую-то крепость, мой информатор забыл, какую и где. У них кончилась пища, конца осады видно не было, поэтому они решили пойти несколькими ратями на поиски, подграбить. На Лужицы. Шестого ноября сожгли Фридланд, а в следующие дни опустошили околицы Згожельца, Любия и Житавы. Нагрузили телеги добром, согнали скот и двинулись обратно. По тракту через Градек над Нисой. И тут…

– На них напали, да?

– Напали, – неохотно признал Бисклаврет. – Краловец слишком зазнался… Недооценил немцев, отнесся к ним легкомысленно. А тем временем Шесть Городов мобилизовали сильный контингент под командой Лотара Герсдорфа и Ульрика Биберштайна. Из Нижних Лужиц быстрым маршем прибыл на поддержку ландвойт Ганс фон Поленц, из Свидницы потянулся Альбрехт фон Колдиц. Быстро присоединились князья, Ян Жаганский и его брат Генрик Старший в Глогове, вдобавок привел свою дружину Гоче Шафф из замка Гриф. Они двинулись в погоню за Краловцем, в день святого Мартина на рассвете неожиданно ударили по походной колонне сирот. В миле за Градком. Под Кратцау.

– И побили их.

– Еще как побили. – У Бисклаврета было выражение лица человека, который не может выплюнуть, а вынужден проглотить. – Краловец ушел… Потерял… Потерял несколько…

– Сотен человек, – докончил поляк. – Телеги. И всю добычу.

– Но немецких трупов, – проворчал Обдирала, – тоже под Кратцау на поле много осталось. С Лотаром Герсдорфом во главе.

– Однако же, – проворчал Якубовский, – Кратцау показал, что вы ненепобедимы.

– Лишь Бог непобедим.

– И те, что у Бога в милости, – криво усмехнулся поляк. – Или вы, гуситы, уже лишились этой милости?

– Пути Господни, – Горн взглянул ему прямо в глаза, – неисповедимы, ваша милость Якубовский. Их не узнаешь и не предвидишь. Другое дело с людьми, эти предугадываемы. Впрочем, жаль тратить время на болтовню. Вернемся к нашему гешефту. Сейчас это важнее.