Анджей Сапковский - Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]

– Бог проникает в нас через наши сны. Сны дают нам указания, укрепляют нас, лечат и исцеляют душу.

– Если мы понимаем их значение. Мудрый ребе Гизда говорил, что необъясненный сон, – это как письмо, которое получили, но не прочли. А у меня был сон.

– Слушаю.

– В моем сне городу Жагань грозила большая опасность.

– Интересно, – мастер Зброслав впился в Риксу славянскими глазами, – что это была именно Жагань. Есть ведь другие города. Лежащие значительно ближе к… угрозе. Ближе к Житаве, которая будто бы лихорадочно готовится к обороне, узнав о возможном нападении.

– Те города, – Рикса не опустила глаз, – пусть сами о себе беспокоятся. – В моем сне их не было. В моем сне князь Ян Жаганьский имел чудесное видение. Ангел Господний сошел с небес и вдохновил его, как ему спасти свою страну. Ищи, князь, сказал ангел, спасение в боголюбивом Польском Королевстве, в любимом Божьей Матерью польском народе. Жди спасения от набожного польского короля Владислава. Вместо того чтобы плести интриги с Люксембуржцем, сказал ангел…

– Он так сказал? Этими словами?

– Именно этими, – подтвердила она голосом холодным, как святая Кинга в постели. – Вместо того чтобы плести интриги с Люксембуржцем, обратись, князь, к Польше. Люксембуржец далеко, а Польша под боком. Время сейчас трудное, а Польша своих друзей в беде никогда не оставляет…

– Вот те на, – вздохнул мастер Зброслав. – Ангел-полонофил. В снах такой означает большое несчастье… Ну что ж, сон, несмотря на множество странностей, стоит интерпретировать. Полученное письмо… Как звали того мудрого раввина? Боюсь оговориться?

– Гизда.

– Полученное письмо, как учит ребе Гизда, надо прочитать. Но тут имеются, так сказать, два письма. Мы имеем дело со сном во сне. Вашей милости снился сон о сне князя жаганьского. Интересно, самому князю жаганьскому снилось…

– Не снилось. – Тон Риксы говорил о ее полной уверенности. – В этом, собственно, и проблема. Его непременно необходимо об этом сне проинформировать. Я предлагаю, – с нажимом добавила она, – обратиться с этим за помощью к местным францисканцам. Пусть передадут сообщение своим товарищам из Глогова, тем, от Святого Станислава. С просьбой оповестить братьев из Жагани.

Мастер Зброслав наклонил голову.

– Глоговский Святой Станислав, – заметил он, – не подчинен саксонской заставе. Монастырь в Глогове относится к гнезненской заставе. Монахи из Глогова тут же сообщат в Гнезно. И обо всём сразу будут знать в Кракове.

– Ничего страшного.

– Понимаю.

Мастер провел их к лотку, в котором приятная брюнетка всё еще вытирала пыль с лягушек. «Может, ты и Зброслав, – подумал Рейневан, – но она – Ребекка».

– Что это? – Предмет на прилавке вдруг привлек его внимание. – Что это такое? Неужели…

– Это? – Мастер поднял за шнурок камень с прожилками, по виду и по цвету похожий на человеческий глаз. – Амулет Вьендо. Кастильский, привезенный прямо из Бургоса. Как для вас – три гроша. Берете?

– Не паникуй, Рейневан, – повторила Рикса. – Успеем мы в Болеславец. Раввин мог ошибаться относительно сроков рейда, впрочем, я сомневаюсь, что он его точно знал.

– Он мог ошибаться и в другую сторону, – черты лица Рейневана напряглись и стали жесткими. – Рейд может начаться раньше. А я знаю, как быстро они способны идти. Шесть, даже семь миль в сутки, даже по бездорожью. Знаю также и то, что они способны сделать, когда дойдут. Я был в нескольких захваченных городах. В числе прочих в Хойнове, недалеко отсюда. Черт возьми, надо спешить!

– И ехать ночью? Бессмысленно. Переночуем…

– Чтобы на следующий день, – подхватил он, – еще кому-нибудь сообщить о гуситском рейде? Рикса, Тибальд нам поверил. Считал, что мы не раззвоним об этом на всю Силезию. А ты…

– Рейневан, – кошачьи глаза Риксы вспыхнули, – не поучай меня. И не вмешивайся в мои дела.

– И пусть крепнет наше сотрудничество, основанное на взаимном доверии.

– Прими к сведению, что я знаю, что делаю. И что я на твоей стороне. О чем я тебе уже несколько раз твердила. Мне надоело повторять. Предупреждая Жагань об угрозе, я также была на твоей стороне. Так же, как в марте в Ратиборе, когда при твоем посредничестве помогала принять решение колеблющемуся Волошеку.

– Тем не менее я хотел бы знать…

– Ты знаешь столько, сколько надо, – резко перебила она его. – А знаешь совсем немало, имеешь глаза, имеешь уши, ты не глуп. Пусть так и остается.

Они молчали. Снизу, с главного помещения постоялого двора доносились возгласы, смех, звуки веселья. Мыши скребли и пищали на потолке, мигала свеча.

– Рейневан?

– Да?

– Я не просто так настаивала, чтобы здесь переночевать. Завтра я тоже хотела бы не сбавлять темп. У тебя есть какое-то лекарство от женских дел.

– То есть месячных?

– То есть есть или нет?

Он достал из торбы коробку с лекарством, радуясь, что предусмотрительно запасся в аптеке «Под архангелом».

– Возьми это, – он вручил Риксе снадобье в облатке, – запей вином.

– Горькое, зараза.

– Потому что с алоэ. Это Hiera Picra , которую Гален называет species ad longam vitam [1009]. От женских болячек тоже помогает.

– Надеюсь.

Свеча мигала. Мыши продолжали скрести.

– Рикса?

– Чего?

– То, что ты происходишь… Что ты…

– Еврейка? Влияет ли это на то, что я делаю? Естественно.

Мой род, – неожиданно заговорила она после долгого молчания, – происходит с Надрейна, из Ксантена. Почти все в семье были истреблены в 1096 году. Крестовый поход! Deus lo volt! [1010]Рыцари Эмих и Готшалк услышали призыв папы Урбана II. И с энтузиазмом воплотили его в жизнь. Они начали борьбу за Гроб Христа с резни надрейнских евреев. В Ксантене уцелел один мальчик, Иегуда, наверное, благодаря тому, что окрестился. Под именем Гвидо Фонсека он поселился в Италии, где вернулся к вере предков, то есть, как это у вас говорится, снова вошел в judaica perfidia [1011]. Его потомков, опять евреев, выгнали из Неаполя в 1288 году. Они разъехались по свету. Часть рода пришла в Берн. В 1294 году там пропал ребенок. Бесследно, при невыясненных обстоятельствах. Дело ясное, ритуальное убийство, евреи похитили сопляка и сделали из него мацу. За этот ужасный поступок всех евреев прогнали из Берна. Мой предок, раввин, носивший тогда имя Меворах бен Калонимос, поселился во Франконии, в Вейнгейме.

В 1298 году во франконьском селении Роттинген кто-то якобы осквернил облатку. Обедневший рыцарь Риндфлейш получил в этом деле знамение от Бога. «Святотатство совершили евреи», – гласило то знамение. Бей жидов кто в Бога верует. Верующих нашлось много, Риндфлейш сразу стал во главе стаи головорезов, с которыми начал богоугодное дело. После вырезанных под корень общин в Ротенбурге, Вюцбурге и Бамберге пришла очередь и на Вейнгейм. Двадцатого сентября Риндфлейш и его головорезы ворвались на еврейский участок. Раввина Мевораха с семьей, всех евреев, евреек и их детей загнали в синагогу и сожгли живьем вместе с ней. Всего семьдесят девять человек. Немного, если учесть, что только во Франконии и Швабии Риндфлейш убил пять тысяч. Из которых – много методом более изобретательным, чем сожжение.