Анджей Сапковский - Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]

На следующий день, восьмого января, переправилась остальная часть Прокоповой армии. Полевые войска Сироток, пять тысяч вооруженных под командованием Йиры из Ржечицы и городские контингенты Сироток, возглавляемые Яном Краловцем. Пражане Зигмунда Манды из Котенчиц. И наконец, арьергард, конные дружины чешской шляхты, которая поддерживала гуситов. Всего полторы тысячи коней кавалерии и более восьми тысяч пехоты с возами.

Гуситы были на левом берегу Мульды. Саксония, Тюрингия и Остерланд были в их руках. Лежали у их ног.

Из-за далеких холмов клубами поднимался черный дым. Это догорали предместья Лейпцига.

– Principes Germaniam perdiderunt . – Стенолаз натянул поводья своему храпящему коню, показал на дымы. – Князья довели эту страну до погибели, отдали ее на произвол захватчикам. Пять еретических армий наступают на Тюрингию, Плейссенланд и Фогтланд, чтобы превратить эти края в обугленную пустыню. Воистину: сера, соль, пожарище – вся земля; не засевается и не произращает она, и не выходит на ней никакой травы, как по истреблении Содома, Гоморры, Адмы и Севоима [1050].

– Gladius foris, pestis et fames intrinsecus , – серьезно подтвердил Лукаш Божичко, также словами Писания. – Вне дома меч, а в доме мор и голод. Кто в поле, тот умрет от меча; а кто в городе, того пожрут голод и моровая язва.

– А могли их разбить во время форсирования реки, – покрутил головой Стенолаз. – Могли раздавить их, выбить всех до одного, потопить. Как такое возможно? Они же, кажется, имели от шпионов информацию о месте переправы. Тебе, дьякон, об этом ничего не известно? Ты вроде был среди князей и епископов, прибыл в Силезию с каким-то посланием, я не буду спрашивать с каким, всё равно не скажешь. Но ведь ты там был, когда принималось решение. Почему, объясни, они приняли такое неверное и губительное?

Божичко поднял глаза, сложил ладони, не выпуская из них вожжи.

– Воля неба, – сказал он. – Может, Господь покарал князей безумством и слепотой? Может, amentia et caecitas [1051]упали на них, как кара Божья?

Стенолаз посмотрел на него косо, он мог бы поклясться, что услышал тон горделивой насмешки. Но лицо Божички было настоящим зеркалом набожности, искренности и смирения, и в этом смешении его физиономия выглядела почти тупоумной.

– Больше ничего не можешь мне сказать? – спросил он, не спуская с дьякона глаз. – Ничего не знаешь? Ничего не подозреваешь? Хоть и был вместе с князьями? И может, даже видел того шпиона?

– Я лицо духовное, – ответил Божичко. – Не пристало мне вмешиваться в дела светские, nemo militans Deo implicat se negotii secularibus [1052]. А сейчас, сударь, позвольте мне уйти. Я должен торопиться во Вроцлав. А может, вы тоже туда возвращаетесь? Мы могли бы тогда вместе, было бы веселее, как говорит пословица comes facundus in via … [1053]

– Facundia [1054], – резко оборвал Стенолаз, – в последнее время меня подводит, плохой бы был из меня попутчик в дороге. Кроме того, мне надо уладить здесь пару дел.

– Представляю. – Божичко бросил быстрый взгляд на выстроенные за ним шеренги Черных Всадников. – Ну, тогда кланяюсь, господин Грелленорт. Пусть вам Бог даст… То, чего вы заслуживаете.

– Благодарю тебя за благословление, слуга Божий. – Стенолаз потянулся к вьюкам, достал оттуда походную флягу. – Я тоже желаю тебе счастья… В меру твоей набожности. Давай выпьем за это.

Он сам выпил первым. Божичко внимательно наблюдал за ним. Потом взял поданную фляжку, сделал глоток.

– С Богом, ваша милость Грелленорт.

– Взаимно, ваша милость Божичко.

Дуца фон Пак подъехала рысью, стала возле Стенолаза с копьем поперек седла. Оба смотрели, как дьякон на буланой кобыле исчезает за голым хребтом холма.

– Теперь, – прервал молчание Стенолаз, – остается только дождаться. Рано или поздно он поранится железом.

Ты, наверное, удивляешься, – продолжил он чуть позже, не обращая внимания на молчание девушки, – что я пожертвовал на этого попика последнюю порцию Перферро? Не считая того глотка, который мне пришлось выпить самому, чтоб у него не возникло подозрений. Зачем я это сделал? Назови это предчувствием.

Дуца не ответила. Стенолаз не был уверен, понимает ли она. Это его не волновало.

– Назови это предчувствием, – повторил он, разворачивая коня и подавая Всадникам знак выступать. – Интуицией. Шестым чувством. Называй как хочешь, но у меня этот Божичко под подозрением. Я подозреваю, что он не тот, за кого себя выдает.

в которой читатель наконец узнает, что на протяжении последнего года происходило с похищенной злым Мелеагантом Гиневрой, любимой Ланселота. То есть Юттой, любимой Рейневана.

В монастыре доминиканок в Кроншвице в это время находились четыре послушницы, две ancillae Dei [1055], шесть конверс и четыре панны из хороших семей. Количество изменялось, девушки уходили и приходили, а прибытие новенькой каждый раз было сенсацией. Новенькая бросалась в глаза. Лица становились привычными так быстро, что каждое новое мгновенно притягивало взгляд. Новенькую отличала также осанка: она еще не привыкла горбиться и смиренно опускать голову, благодаря чему возвышалась над общим уровнем. Выдавал ее также голос, диссонансом выбивающийся из общего шепота. Естественно, строгая монастырская дисциплина в молниеносном темпе нивелировала различия, раздавливая их, словно каток, но какое-то время новоприбывшая становилась сенсаций сезона.

Девушка, которую подселили в дормиторий [1056]в канун Иоанна Крестителя, имела, как оценила Ютта, все качества сенсации сезона. Она была чрезвычайно красива, ее стройную фигуру был не в состоянии испортить даже безобразный мешок, который здесь называли рясой конверсы. Каштановые волосы завивались на лбу в шаловливый локон, а в карих глазах играли плутовские искорки, не соответствующие вроде бы озабоченному приятному овальному лицу.

Девушка села на выделенную ей кровать, единственную свободную в дормитории. Волею случая это была кровать возле кровати Ютты. Которая как раз подметала в дормитории.

– Я Вероника, – представилась новоприбывшая тихо. И робко. Запрет употреблять имена был первой вещью, которую конверсе вбивали в голову. Если голова не была сильным ее местом, то запрет вбивали иногда другим способом.

– Я Ютта. Здравствуй и располагайся.

– Приличная кровать, – оценила Вероника, присев и подпрыгнув несколько раз. – В Вейссенфельсе у меня было намного хуже. Надеюсь, на ней никто не умер?

– В этом месяце? Никто. Не считая Кунегунды.

– Зараза! – Вероника перестала подпрыгивать. – От чего она умерла?

– Говорят, – Ютта улыбнулась уголком губ, – что от легких. Но я думаю, что от тоски.

Вероника долго смотрела на нее, а в ее глазах вспыхивали искорки.