Анджей Сапковский - Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]

– Эй-эй! Постойте! Я этого парня знаю!

Рейневан сглотнул. Положительно, это был день восстановления знакомств. Крикнул голиард, с которым Рейневан познакомился в раубриттерском Кромолине, тот самый, который читал гуситский манифест, а потом вместе с Рейневаном прятался в сырне. Немолодой, в кабате с вырезанной зубчиками баскиной и красном рогатом капюшоне, из-под которого выглядывали вьющиеся пряди сильно поседевших волос.

– Я хорошо знаю этого юношу, – сказал голиард. – Он из приличной благородной семьи. Его зовут Рейнмар фон Хагенау.

– Может, потомок, – черты лица бобрового коллектора помягчали, – известного поэта?

– Нет. А почему он следит за нами? Идет по следу? А?

– По какому следу? – опередив Рейневана, фыркнул красный голиард. – Слепые вы, что ли? Он же из бора выехал! Если б следил, ехал бы по дороге, по следам.

– Хм-м-м, пожалуй, верно. Так вы его знаете?

– Как аминь в пачеже, – весело подтвердил голиард. – Я же его имя знаю. А он знает, что меня зовут Тибальт Раабе. Ну, господин Рейнмар, скажи, как меня зовут?

– Тибальт Раабе.

– Ну, видите!

Получив столь неоспоримое доказательство, колектор откашлялся, поправил бобровый колпак, приказал солдатам отъехать.

– Простите, хм-м-м… Пожалуй, слишком уж я осторожен… Но мне надо быть чутким! Больше сказать ничего не могу. Ну что ж, господин Хагенау, можете…

– …ехать с нами, – запросто докончил голиард, предварительно незаметно подмигнув Рейневану. – Мы в Бардо. Вместе, потому как кучкой-то веселей и… безопасней.

– Ты был, – догадался Рейневан, – в Зембицах.

– Был. И кое-что слышал… Вполне достаточно, чтобы удивиться, увидев вас здесь, в Голеньевских борах. Потому что разошлась весть, что вы в башне сидите. Ох, ну и приписали же вам грехов… Сплетничали… Если б я вас не знал…

– Однако знаешь.

– Знаю. И сочувствую. Поэтому скажу: поезжайте с нами. В Бардо. О Господи… да не смотрите вы на нее так. Мало вам того, что вы ее по лесу гоняли?

Когда едущая впереди группы девушка обернулась в первый раз, Рейневан даже вздохнул от изумления и разочарования. Как он мог спутать эту дурнушку с Николеттой? С Катажиной Биберштайн?

Волосы у девушки действительно были почти такого же цвета, светлые, как солома, частый в Силезии результат смешения крови светловолосых отцов с Лабы и светловолосых матерей с Ватры и Просны. Но на этом подобие и оканчивалось. У Николетты кожа была как албеастр, лоб же и подбородок этой девушки украшали точечки угрей. У Николетты глаза были ну прямо васильки, у прыщатой девицы – никакие, водянистые и все время по-лягушечьи вылупленные, что могло быть результатом испуга. Нос слишком маленький и вздернутый, губы слишком тонкие и бледные. Вероятно, что-то прослышав о моде, она выщипала себе брови, но с ужасным результатом – вместо того чтобы выглядеть модной, она выглядела глупой. Впечатление дополняла одежда: тривиальная кроличья шапочка, а под опончей – серое дешевенькое пальтишко, прямо скроенное, сшитое из плохой шерсти. Катажина Биберштайн наверняка лучше одевала своих служанок.

«Дурнушка, – подумал Рейневан, – бедная дурнушка. Не хватает еще только оспинок. Но у нее все еще впереди».

У едущего бок о бок с девушкой рыцаря оспа – этого нельзя было не заметить – была уже пройденным этапом. Ее следов не скрывала короткая седая борода. Упряжь вороной, на которой он ехал, была сильно изношена, а кольчуг вроде той, что была на нем, не носили уже со времен легницкой битвы. «Обедневший рыцарь, – подумал Рейневан, – каких много, провинциальный vassalorum [328]. Везет дочь в монастырь. Куда же еще-то. Кому такая нужна? Только кларискам или цистерцианкам».

– Прекратите же, – прошипел голиард, – пялиться на нее. Нехорошо.

Что ж, действительно нехорошо. Рейневан вздохнул и отвел глаза, целиком сосредоточившись на дубах и грабах, растущих по краю дороги. Однако было уже поздно.

Голиард тихо выругался. А выряженный в легницкую кольчугу рыцарь остановил коня и подождал, пока к нему подъедут. Мина у него была очень серьезная и очень угрюмая. Он гордо поднял голову, уперся рукой в бедро рядом с рукоятью меча. Столь же немодного, как и кольчуга.

– Благородный господин Хартвиг фон Штетенкорн, – откашлявшись, представил его Тибальд Раабе. – Господин Рейневан фон Хагенау.

Благородный господин Хартвиг фон Штетенкорн некоторое время смотрел на Рейневана, но вопреки ожиданиям не спросил о родственной связи с известным поэтом.

– Вы напугали мою дочь, милостивый господин, – высокомерно заметил он, – гоняясь за ней.

– Прошу извинить. – Рейневан поклонился, чувствуя, как краснеют у него щеки. – Я ехал за ней, поскольку… По ошибке. Еще раз прошу простить. И у нее тоже, если позволите, попрошу прощения, опустившись на колено…

– Это ни к чему, – отрезал рыцарь. – Просто не уделяйте ей внимания. Она очень робка. Несмела. Ер – доброе дитя. В Бардо ее везу…

– В монастырь?

– Почему, – насупил брови рыцарь, – вы так думаете?

– Потому как очень благочестивы… то есть, – выручил Рейневана из неловкого положения голиард, – очень благочестивыми вы оба выглядите.

Благородный Хартвиг фон Штетенкорн наклонился в седле и сплюнул, совсем не благочестиво, зато абсолютно по-рыцарски.

– Оставьте в покое мою дочь, господин фон Хагенау, – повторил он. – Совсем и навсегда. Вы поняли?

– Понял.

– Прекрасно. Кланяюсь.

Еще через час покрытый черным полотном воз увяз в грязи. Чтобы его вытянуть, пришлось привлечь все силы, не исключая Меньших Братьев. Естественно, до физической работы не снизошли ни дворяне, то есть Рейневан и фон Штетенкорн, ни культура и искусство в лице Тибальда Раабе. Бобровый колектор ужасно занервничал в связи со случившимся, бегал, ругался, командовал, беспокойно посматривал на бор. Видимо, заметил взгляды Рейневана, потому что, как только экипаж высвободился и отряд двинулся, счел нужным кое-что пояснить.

– Понимаете ли, – начал он, заведя коня между Рейневаном и голиардом, – все дело в грузе, который я везу. По правде говоря, довольно важном.

Рейневан не прокомментировал. Впрочем, он прекрасно знал, о чем речь.

– Да-да. – Колектор понизил голос, немного испуганно осмотрелся. – На моей телеге мы везем не какой-нибудь шиш. Другому бы не сказал, но вы ведь дворянин из почтенного рода, и глаза у вас честные. Потому вам скажу. Мы везем собранные подати.

Он снова сделал паузу, переждал, не будет ли вопросов. Вопросов не было.

– Подать, – продолжил он, – назначенную франкфуртским Рейхстагом. Специальную. Одноразовую. На войну с чешскими еретиками. Каждый платит в зависимости от состояния! Рыцарь – пять гульденов, барон – десять, священник по пять с каждой сотни годового дохода. Понимаете?