Робин Маккинли - Красавица

– Твой конь, – обратился он ко мне, – ждет тебя в конюшне. Вот, пришел тебе сказать. Ты бы сходила, доброй ночи пожелала, приголубила его, а то скучает ведь – особенно теперь, когда мелочь всю увели. – Под мелочью подразумевались наши верховые и упряжные, отправившиеся к новым владельцам. – И седло еще. Оно, конечно, старое. Потертое. Но какое-то время послужит.

Я смотрела на него в недоумении.

– Ну что ты, голубка, так смотришь? – нетерпеливо буркнул Том. – Доброхот. В конюшне, ждет тебя. Сходи, говорю, к нему, доброй ночи пожелай, а то не заснет, бедняга, извелся весь.

– Том, вы не можете подарить мне Доброхота, – наконец выговорила я.

– Я и не дарю. Он сам. Зачахнет конь, если ты уедешь без него, я же знаю. Которую неделю грустит – редко заглядываешь. Места себе не находит. Так что забирай его с собой. Он конь могучий, крепкий, дело для него найдется.

– Том, – простонала я, удивляясь, почему молчат остальные, – ему ведь цены нет. Хотите отдать своего строевого коня, чтобы он впрягался в плуг и возил телеги? Чем еще ему там заниматься? А он достоин самого короля!

– Не повезет он короля. Он только тебя слушается. Не думал, что придется уговаривать; прекращала бы ты молоть чепуху и шла уже на конюшню. Он там ждет не дождется. Доброй ночи, барышни, и вам, господа. – Он кивнул по очереди нам с сестрами, потом отцу с Жервеном и затопал вверх по лестнице.

Мы слышали, как Руфь открыла ему дверь, потом закрыла за ним. Повисла гробовая тишина.

– Пожалуй, схожу, раз он просит, – пробормотала я, завороженно глядя на пустую лестницу.

Отец расхохотался – впервые с тех пор, как грянула беда.

– Не заслужили мы таких друзей. Надо поскорее отправляться в дорогу, пока нас не завалили подарками так, что не увезешь.

– Что это за конь, который без тебя зачахнет? – полюбопытствовал Жервен.

– Глупости, – отмахнулась я. – Том просто хочет мне его подарить. Не знаю почему. Видимо, слишком часто прибегала к нему на конюшню.

– Только лошади и способны оторвать ее от любимых греческих поэтов, – заявила Хоуп. – А Том всегда говорил, что не знает ни одной другой городской барышни, которая умела бы держаться в седле.

Я пропустила слова сестры мимо ушей.

– Когда у Тома умерла в родах кобылица, он сказал, что жеребенка можно выходить, если найдется время и терпение кормить его из бутылочки. Вот я его и выкормила. Бедолаге досталось имя Доброхот – что поделаешь, мне было всего одиннадцать. Он родился четыре года назад. Четырехлеток и пятилеток Том обычно продает, однако с Доброхотом он занимался выездкой – не только к седлу приучал, но и ко всему остальному, что положено строевому коню: ходить парадным шагом, гарцевать, стоять смирно. Вот. Я пойду.

– Она читала ему свои переводы с греческого, – вполголоса добавила Грейс. – Но он выжил.

– Зато гувернантку едва до припадков не довела, – подхватила Хоуп. – Впрочем, мне кажется, этот конь знает греческий получше мисс Стэнли.

Я недовольно покосилась на сестру.

– Он пробыл здесь всего ничего, а потом, в год, я отвела его обратно на конюшню к Тому – но почти каждый день навещала. Только вот в последнее время все никак… – Я начала подниматься по лестнице. – Скоро вернусь. Все печенье не ешьте, я тоже чаю хочу.

– Можно, я пойду с тобой, взгляну на коня? – попросил Жервен.

– Пожалуйста.

Через двенадцать дней после торгов Доброхот вывез нас с Грейс – я сидела в седле, она боком у меня за спиной – из города, где мы прожили всю жизнь. Вывез уже навсегда. Остальные ехали в длинном деревянном фургоне, которым правил Жервен. Хоуп примостилась рядом на козлах, обнимая одной рукой отца, сидевшего свесив ноги. Никто из нас не оглядывался. Мы отправились с обозом, который проделывал этот путь дважды в год. Начинаясь в бескрайних полях к югу от города, дорога петляла от деревни к деревне, забирая все дальше на север. После краткой передышки в последнем городке обоз отправлялся обратно на юг. Обозники прекрасно знали дорогу и подстерегающие на ней опасности, поэтому всегда были рады – за умеренную плату – прихватить несколько путников. К счастью для нас, путь лежал мимо городка, где мы надеялись обрести новый кров. Мы с Хоуп пришли к выводу во время наших полуночных задушевных бесед, что там будет спокойнее, мы будем чувствовать себя не настолько отрезанными от мира и людей.

Я вспомнила, как несколько лет назад с этим же обозом уезжала из города семья дальних знакомых, на которую тоже обрушилось внезапное разорение. Тогда мне даже в голову не пришло, что однажды мы повторим их путь.

Доброхот размеренно трусил за повозкой, чуть не засыпая на ходу и задумчиво пожевывая удила. Один его летящий шаг равнялся двум семенящим шажкам крепких упряжных лошадок, тянувших фургон. Взять его с собой оказалось не так просто, ведь благородный скакун – это непозволительная роскошь и, кроме того, лишняя приманка для разбойников, которые могут присматриваться к обозу. Но весна стояла в самом разгаре, и свежий корм для моего могучего коня с его могучим аппетитом рос вдоль дороги в избытке. Я обещала, как только мы обоснуемся в новом доме, сразу приучить Доброхота к упряжи. Жервен только головой покачал, но, думаю, возражать у него и в мыслях не было. Обозники тоже покачали головами и недовольно буркнули, мол, кому по карману держать такого коня, пусть путешествует отдельно и нанимает охрану. И нечего дразнить лиходеев и головорезов такой жемчужиной в скромном обозе. Однако торговцы не хотели терять в лице Тома Блэка щедрого клиента, а может, Том кое-что им шепнул, потому что в первые дни пути несколько обозников подошли к нам поглядеть на коня поближе – с сочувствием и любопытством.

– Это, значит, и есть тот жеребец, который без вас зачахнет, да, барышня? – Возчик ласково потрепал Доброхота по холке. Его тоже звали Том – Том Брэдли. Он стал временами подсаживаться к нашему костру, когда дни путешествия мало-помалу начали складываться в недели, сближая нас друг с другом. Остальные возчики знакомиться ближе не пытались – слишком много обездоленных, ищущих счастья на новом месте, повидали они на своем веку. Нас не замечали – не по злому умыслу, нет, просто не обращали внимания, как не обращали внимания ни на что, кроме упряжи, груза, состояния лошадей и повозок, дорог и погоды. Том Брэдли оказался как нельзя кстати, потому что, несмотря на воодушевление и оптимистичный настрой Жервена, мы все равно погружались в уныние. Никто из нас не привык к долгим, изматывающим переездам верхом (меньшее из зол) или в грубом фургоне без рессор и обивки, приспособленном под поклажу, а не под изнеженных пассажиров.

– Ничего, – утешал Том. – Вы держитесь молодцами, еще неделька-другая, и куда легче станет, пообвыкнетесь. Поешьте-ка вот похлебки, сразу оживете.