Мария Версон - Южная Грань

- Никто не знал что ты - феникс, даже Млинес этого не видела. Твой дух был очень глубоко внутри тебя и прятался за духом сияния. Твоей вины нет в том, что после смерти феникс выбрался на свободу и вернулся за тобой.

- Это не убирает того факта, что по моей вине!..

- Заткнись! - Амит ударил локтем в ствол дерево и то угрожающе задрожало. - В этом нет ничьей вины кроме инквизиторов. Даже Рьюдо, подстроивший все это, не виноват - ему приказали. Тебя повели на костер, чтобы подставить монтерцев, и на твоем месте мог оказаться кто угодно.

- Но оказался я! Тот, в ком два духа, один из которых повелевает всеуничтожающей силой огня!

- Это тупиковый разговор, Стижиан. Чтобы я тебе не сказал, ты все равно будешь винить себя до тех самых пор, пока не поймешь, что это бессмысленно.

Во-Сен открыл было рот, но ему не хватало толи воздуха, толи слов чтобы возразить, в то время как медиум продолжал:

- И ты наверняка думаешь, что события в Гране тоже лежат на твоей совести. Что ты мог найти мага, уничтожившего город. Сам подумай, Стиж, маг, пусть и обратил город в пепел, он уничтожил несколько тысяч демонов. Люди там уже не были людьми. Вылившийся негатив лишил их рассудка и их можно было приравнивать к бездушной нежити, с которой мы постоянно имеем дело, так что мне даже немного жаль того мага, ведь он совершил героический поступок.

На словах о маге Стижиан совсем утих, начав потирать большим пальцем красное пятно на ладони. Он должен рассказать Амиту о том, кем был этот маг в Гране, но то старая рана, которая доставила его другу и без того много боли. Его брат и сестра, Виолекс и Уна. Стижиану хотелось плакать. От бессилия, от усталости, от того, что он снова спотыкнулся о суккубу, так ловко меняющую свои воплощения.

- Тебе нужен отдых, Во-Сен Ветру. Хороший такой отдых. Сегодня ночью праздник, не забывай.

В ответ молчание.

- Я... Знаешь о чем тут подумал, надо будет обязательно донести это до Тео и мастеров. В монастыре нас учили защищать людей, любой ценой спасать жизни и быть готовым в любой момент пожертвовать собой ради другого. Нас хорошо готовили, я не спорю, но нас не учили одному: как жить с мыслью о том, что кого-то спасти не удалось. - Проговорил Амит.

Тишина, и только шелест листьев.

- Могу сказать, как жить дальше: просто жить и знать, что если ты утопишь себя в чувстве вины, то многие люди, которых ты ещё мог бы спасти, будут лишены шанса и надежды.

Стижиан улыбнулся, из рук ушло давящее напряжение.

- Не живи прошлыми промахами, принимай их как ценный опыт и думай о тех, кому ты ещё можешь помочь.

- Хорошее высказывание. - Стижиан хмыкнул и спрыгнул с ветки на землю. - Мне нравится. Беда лишь в том, что я откровенно замучался. Столько событий...

Амит с недюжинной силой хлопнул Стижиана по плечу, и будь на его месте другой человек, тот бы сломал руку.

- Есть один надежный и верный способ легко и быстро очистить голову.

- Медовухой не напьешься, а вино я не люблю.

- Помнится, ты с удовольствием лопал виноград каких-то полтора месяца назад.

- Виноград сладкий, а вино я не люблю.

- Значит я тебе наварю чего-то и крепкого, и сладкого. Стижиан! У нас обоих проблем с алхимией никогда не было! Я уверен, что готовить крепкие напитки куда проще, чем создавать то же сонное зелье!

И вот, наступила ночь.

Город уже был готов к празднованию величайшей ночи в году. На улицах стало необыкновенно чисто, и даже бездомные и бродяги нашли в себе силы и средства, чтобы вымыться и выбриться, натянуть свои драные штаны, скинуть тряпки, прикрывавшие их туловища, и влилиться в счастливое безумие, охватившее неспящий город.

Этой ночью правили женщины, и именно они являются той самой причиной, по которой монтерский монахи недолюбливают этот праздник.

Молодые девушки возрастом примерно от шестнадцати до двадцати лет, прикрыв свои нагие тела легкой, почти прозрачной голубой или белой тканью, выходили на улицы и, встречая друг друга, брались за руки, начиная вести хоровод, опутывая город своими смехом, грацией и легкостью.

Танец начинался за час до полуночи, чтобы прекрасные девы смогли найти друг друга и обойти весь город, созывая людей на рыночный круг, откуда убрали все лавки и весь мусор, очистив место для самого сомнительного, и в то же время самого чудесного ритуала из всех описанных в Священном Писании.

Тонкие и тучные, легкие и те, чьи шаги сопровождались тихим грохотом, босые, они передвигались по стонущей от жары и засухи земле, приплясывая, извиваясь, напевая что-то вразнобой.

Женщины. Среди людей, каким бы то ни было образом, связанным с церковью, принято считать, что в Храме Сияния прекрасный пол в какой-то мере считается священным просто потому, что слово "Богиня" неспроста женского рода. Что эти прекрасные создания, способные приносить в мир жизнь и счастье, ближе к Богине, чем их мужья, отцы и братья. Верующие же пытались найти связь между этой ночью и событиями прошлого, но не оговаривали этого: каждый находил ответ для себя.

Эта была ночь чистой веры. День, когда в любой город республики, пусть там могут протекать демонстрации или даже восстания, должен прийти мир. На одну ночь.

Прекрасные девы продолжали вести свой танец, держась за руки и образовав огромный круг, который, извиваясь, двигался все ближе и ближе к рыночной площади. Вслед за ними шли жители города, старательно, хоть и не ровно, пытающиеся хлопать и шагать в такт их движениям. Но девы слишком разные, и всех их несли отличные друг от друга ритмы, их тела вились словно бы не чувствуя друг друга.

Женщины и девочки всех возрастов, помимо тех, кто участвовал в танце, скинули привычные одежды и укутали свои тела светлой плотной тканью, мужчины же шли обнаженные по пояс.

В этом был смысл, и это несло некий символ. Оголяя тело, открыв прочим людям свои уродства, недостатки, а вместе с ними - и достоинства, люди словно бы открывали друг другу свои души, откинув свои скромность и скрытность, нежелание общаться.

Это была ночь искренности. Самое лучшее время чтобы признаться в чем-то, кому угодно, пусть даже самому себе. Ночь великой исповеди, ночь Великого Сияния.

Наконец, прекрасные девы заплясали более менее ровным кругом по земле, где ещё вчера люди торговались, ругались, обманывали друг друга сквозь крик и брань. По-прежнему держась за руки, девушки подняли их на уровень глаз, словно пытаясь помочь друг другу дотянуться до беззвездного неба, и из их уст полился звук.

Это нельзя назвать пением. Это больше походила на звон хрустального бокала, по которому ударили чайной ножкой, только звон этот был куда громче и куда сильнее. Он заполнял собой пространство, вливался в уши собравшихся, передавая им ритм, силу, энергию. Все задвигались, и всё задвигалось.