Анна Гаврилова - Путь магии и сердца

— Кир, ты можешь объяснить по-человечески?

— А что тут объяснять? — хмыкнул сообщник. Оторвался от плеча, заглянул в глаза. — Заседание по делу о нападении на студентку дурборской академии магии будет закрытым. Пройдёт под личным контролем главы Ордена. Лаун о применённом тобой щите знает и будет молчать. Даяна, Лим и Карас тоже не скажут, потому что…

— Потому что… что? — мой голос упал до шёпота.

— У нас договор, любимая. Магички молчат о твоих знаниях, а Лаун смягчает приговор.

— Но господин Жарк сказал, слушания будут открытыми.

— Мало ли что сказал господин Жарк… — пробормотал Кирстен и потянулся к губам.

Я отстранилась.

— Кир, ты… ты… как так получилось? Как тебе удалось?

— Удалось что?

Выдохнула, вдохнула опять. Кажется, зря я вчера от успокаивающего заклинания отказалась.

Лаун — глава магического Ордена Дурбора — славится очень непростым нравом. Слухи о его постоянных конфликтах с высшей аристократией королевства даже до нас докатились. Лаун не из тех, на кого можно повлиять при помощи титула. Подкупить архимага невозможно тем более.

— Дорогой, ты прекрасно понял, о чём я.

Боевик кивнул, но вместо положенных пояснений я услышала хриплое:

— Поцелуешь?

— Кир…

Сообщник прикрыл глаза, сказал, не скрывая усталости:

— Мелкая, не лезь, куда не просят. Выяснять, откуда тебе известна схема зеркального щита, никто не будет, и на заседания суда ты не поедешь. Точка. Ещё вопросы есть?

Вопросы были, причём в огромном количестве. Но я — дочь Форана из рода Бьен, и намёки понимать умею. А ещё… ещё у меня нет причин не доверять Киру, тем более после такого.

Но один вопрос всё-таки задала:

— С Жабой поговоришь?

Я ожидала чего угодно, кроме следующего:

— Уже. Правда, разговор был немного о другом, но… — Кирстен шумно вздохнул. Его взгляд скользнул по моей щеке и замер на губах. — Морвен не сообщал твоему отцу и не сообщит. Насколько я понял, он испугался последствий.

— Последствий? — Моё удивление было тихим, но искренним.

— Милая, ну тебе видней, какие последствия могут ждать нашего ректора, если твой отец заглянет в гости.

Бред. Бред полнейший, потому что папа ничего Морвену не сделает. Просто не сможет. Равно как и Рид.

Может, Жаба не их, а кого-то другого боится? Вот только кого? И при чём тут…

Додумать не успела, потому что кое-кто наглый просто взял и воспользовался внезапной оторопью. Горячие, влажные губы коснулись моих, осторожно и нежно. Потом ещё раз, и ещё…

От этого прикосновения воздух в лёгких внезапно закончился, я судорожно вздохнула, а Кир… Дохлый тролль! Я и раньше замечала за брюнетом подобные фокусы, но в этот раз всё было как-то иначе. Требовательней и почему-то слаще.

Его язык скользнул в приоткрытый рот, вызвав странную дрожь по телу и не менее странное желание прикусить. А воздух… он был уже не нужен. Зачем дышать, если… Дохлый тролль!

Умом понимала — этот поцелуй ни к чему. Зрителей нет, слежки — тем более (да и была ли она, слежка?). Но отстраниться, прервать маленькое сумасшествие не могла. Не хотела. И даже тот факт, что сижу на коленях у парня, подобно кабацкой девке, не смущал.

Поясок халата развязался сам — точно знаю, потому что не в первый раз. Потому что ткань скользкая, а узел затягивала не слишком туго. Пола соскользнула вниз, приоткрыв сорочку. Кир замер, прервал поцелуй, окинул затуманенным взглядом.

— Ещё, — выдохнула я и сама к его губам припала.

Разум шептал: остановись, Эмелис! Вот только мне не до благоразумия стало.

Ладонь боевика легла на бедро. Прикосновение оказалось невероятно жарким, немыслимым. Я с трудом подавила стон, неосознанно выгнула спину.

— Эмелис, — прошептал сообщник, прижал меня и тут же ослабил захват. Ослабил, чтобы опять завладеть податливыми губами и окончательно лишить рассудка.

Я сошла с ума. Это совершенно точно. Неоспоримо! А чем ещё объяснить тот факт, что снова выгнулась, позволяя руке боевика скользнуть выше и коснуться груди?

Тонкое полотно казённой сорочки — преграда смехотворная. Реакция собственного тела… она неприлична, но остановиться нельзя. Проще умереть, чем заставить себя отказаться от этого жара, этой слишком откровенной, но такой притягательной ласки.

Губы Кирстена коснулись шеи. Собственные пальчики растрепали идеальную причёску синеглазого, запутались в шёлке волос.

Стон. Мой или его? Нет, не знаю. Может быть… наш?

— Эмелис…

Рука сообщника ласкает нежно и умело, а губы прокладывают дорожку из поцелуев, стремятся вниз, к ключицам. Я уже не горю, я начинаю плавиться. Пропитанный ароматом роз воздух плавится вместе со мной.

Дыхание Кира всё тяжелей, касания всё настойчивей. И они подтверждают уже известное — я сошла с ума. Да, я маг-защитник, но… но я всё-таки леди. А леди подобные прикосновения нравиться не могут. Ну никак!

А потом боевик добрался до завязок моей сорочки и замер.

Тишина, которая воцарилась в палате, показалась невыносимо долгой и очень неприятной. Я глубоко вздохнула, намереваясь высказать недостойное воспитанной девушки требование — «не останавливайся…», но Кир опередил:

— Нет, любимая. Не здесь. Не здесь и не сейчас.

Волшебство развеялось. О нём напоминал только неистовый пожар в сердце и пламя, которое по-прежнему плясало на губах. Вопреки всему безумно хотелось ещё один поцелуй. Пусть короткий и невесомый, но…

Кир моё желание услышал. Осторожно коснулся губ, тут же отстранился. Собственноручно запахнул казённый халат и поцеловал снова.

— Господин Жарк нас убьёт, — сказал синеглазый.

Я смысла фразы не поняла. Вернее — в тот момент не поняла. А чуть позже, когда сообщник покинул палату, а я выпила залпом почти целый кувшин воды, разобралась.

О Богиня… Что я творю? Что творю…

Из лазарета меня выпустили через три дня. Целитель хотел продержать дольше, но я взбрыкивать начала, и старик сдался. Правда, отыгрался — тренировки на три недели запретил. Но это была мелочь в сравнении с тем, что встречать меня пришла… Милли.

Вернее, как встречать? Она одежду принесла. Ведь платье, в котором загремела в лекарский корпус, грязным было — кровь, снег, взбитая ногами грязь. Его, как пояснила помощница господина Жарка, вместе со всей прочей одеждой декану моего факультета отдали, на хранение.

Милли учтиво постучалась и лишь после этого вошла в палату. Заметив, как меня перекосило, поджала губы. Молча дошла до кресла, положила объёмный свёрток.

— С пуговицами помочь? — В голосе девушки сквозило нечто сильно похожее на презрение, и меня перекосило снова.

Тем не менее ответила я ровно, как положено воспитанным людям. В конце концов, Милли не виновата, что именно её в лазарет послали.