Юрий Никитин - Княжий пир

Она прошептала, думая явно о другом:

— Откуда?

Его твердые губы, рассеченные в уголке шрамом, тронула легкая улыбка.

— Я не родился в свите посла Царьграда.

Она ощутила его ладонь на своей щеке, шелестнул плащ, а когда повернула голову, мир был пуст, хотя из-за угла слышались веселые голоса молодых дружинников, хрюканье свиньи, гогот довольных гусей. В сердце было холодно и тягостно. Когда наконец решилась сдвинуться, все тело пронизывала слабость, а во рту чувствовалась горечь, будто пожевала сочный лист полыни.

День тянулся невыносимо долго. Она надела на пальцы свои золотые кольца, а те, что не поместились, сложила в узелок, увязала туда и золотые серьги с яхонтами, что достались от бабушки. Из ларца, что подарил ей отец, выгребла все монеты, оделась для дороги, легла в постель и накрылась одеялом.

Заморская птаха смотрела удивленно, поворачивала голову то одной стороной, то другой, будто левым глазом увидит не то, что правым. Перья быстро отрастают, начали блестеть, потолстел, округлился, а каким тощим чучелом постучался неделю назад в окошко! Правда, первым увидел отец, он же и колечко снял, но не ругался, как ждала испуганная Тернинка, а с колечком ушел в свою комнату, долго не показывался.

Петька тогда так с голоду наклевался из ее тарелки, что едва не подавился, а потом так и заснул посреди стола — худой, грязный, облезлый…

— Прощай, Петька, — проговорила она тихо, — не знаю даже, где ты повстречался с братцем… Но все равно спасибо.

Когда лунный свет проник в окошко, она неслышно выскользнула из-под одеяла. Птаха дремала в клетке, сонно раскачиваясь на жердочке. Со двора ни звука, даже собаки отбрехались на запоздавших гуляк.

Сапожки она несла в руке, чтобы не разбудить сенных девок, обулась уже во дворе, спрятавшись за глухой стеной сарая. Облака двигались неспешно, узкий серпик месяца нырял в них как утлая лодочка, и тогда можно было перебегать через открытые места, а дальше она ненадолго затаивалась, выжидала.

Городские врата закрыты, стража хоть и дремлет, но там злые собаки, даже своих встречают так, что будь готов закрываться щитом, потому проще и безопаснее проскользнуть к конюшне, что выстроили прямо под городской стеной, оттуда можно через крышу достичь и края стены…

Она с облегчением вздохнула, губы сами пошли в стороны. Лестница! Он все предусмотрел, будто следит за нею незримо, оберегает, как в его вере крылатые маленькие боги оберегают невинные души.

Когда она взобралась на самый верх, осторожно перенесла ногу через зубцы, снизу из темноты донесся шепот:

— Прыгай…

— Любимый! — вскрикнула она. — Ты уже здесь?

— Тихо, — прошептал он. — Там на страже Вязило с братьями. Он чует, как трава растет!

Она разжала пальцы, через миг его сильные руки подхватили ее в темноте, она ощутила широкую грудь, твердую, как гранитная плита, почувствовала запах дубленой кожи, конского пота, а уха коснулись горячие губы.

— Еще чуть-чуть, и мы сможем разговаривать во весь голос, смеяться громко, не скрываясь…

Он нес ее бегом, в темноте вдали вырисовывались странные силуэты. Она слабо забрыкалась:

— Пусти! Я побегу сама.

— Ты для меня ничего не весишь…

— Пусти, — сказала она настойчиво. — Пусть и без батюшкиного благословения, но волхв еще не соединил наши руки перед ликом Лели.

Он отпустил ее нехотя, дальше побежали, держась за руки. Странные силуэты оказались простыми вербами, в ночи совсем не такие, как днем, дальше тучи осветились изнутри, месяц проткнул рогом и выплыл наружу, залив землю мертвым недобрым светом.

Воздух повлажнел, она еще не видела днепровского берега, но близость воды ощутила. Она едва не падала, с такой силой он волочил за собой. Хотела крикнуть, что уже нет надобности так мчаться, сейчас не остановят, а утром отец и так все узнает.

— Где обещанный волхв? — спросила она тревожно.

— Близко, — пообещал он. — Ты золото взяла?

— И все камешки, — ответила она, хватая воздух широко раскрытым ртом. — Если отец не признает тебя мужем, нам хватит на первые годы.

— Это хорошо, — донесся его голос. — Правда, с моими тратами твоих камешков всего на пару недель.

— Что? — не поняла она.

Он остановился, ухватил ее за плечи. В двух шагах был обрыв, далеко внизу невидимые волны били в берег с такой силой, что земля вздрагивала. Его суровое лицо нависло над ней, и вдруг она ощутила страх, ибо в знакомом лице проступили черты, которых раньше не видела при солнечном свете.

— Ты дальше не пойдешь, — сказал он жестко. — Снимай свое ожерелье, снимай кольца! Тебе все равно с ними или без них лежать на дне Днепра! А мне не все равно.

Она отшатнулась, но его руки держали ее за плечи крепко. Сердце едва не выпрыгивало. Она прошептала жалобно:

— Ты… обманывал?

— Это моя работа, — ответил он нетерпеливо. — Я уже двоих дур сюда сбросил. Снимай, да побыстрее! И платье тоже.

— Зачем тебе мое платье? — удивилась она.

Ее руки уже медленно снимали кольца с пальцев, она морщилась, те сидели плотно, он видел, что ему пришлось бы сдирать, разве что отрезав пальцы.

— Ему найдут применение, — ответил он загадочно.

Она вспомнила, как однажды в детстве принесли окровавленное платье одной боярыни, сказав, что ее задрал медведь. Ходили смутные слухи, что дело нечисто, зачем боярыня ушла без слуг в лес, но потом все затихло.

Она взялась за ворот, буркнула:

— Отвернись.

— Что? — не понял он.

— Отвернись, говорю, — сказала она упрямо. — Негоже мужчине видеть девушку голой. Ты еще не касался меня, и ты мне еще не муж.

Он усмехнулся надменно, сколь глупы эти варвары и недалеки, все равно же сейчас рухнет с высоты, а как держится за свои дикие взгляды!

Отвернулся, слыша шуршание одежды, краем глаза ухватил полуобнаженное тело, и тут же оно резко сдвинулось, он в испуге начал поворачиваться, с ужасом чувствуя, что опоздал, в плечо ударило неожиданно сильно. Он пошатнулся, повернулся и увидел ее прекрасное лицо, горящее гневом, блестящие глаза.

Он невольно отступил на шаг, чтобы не упасть, отчаянно замахал руками на краю обрыва, теряя равновесие:

— Ты… обманула…

— Разве? — удивилась она. — Вот тебе колечко!

Он инстинктивно закрыл глаза и отшатнулся, ибо она швырнула с силой прямо в лицо, снова зашатался, со смертным ужасом чувствуя, что крохотное колечко как раз и сбрасывает с днепровской кручи на острые камни…

— Спаси! — вскрикнул он жалко.

Она засмеялась, он повалился спиной в пустоту. И всю дорогу, пока падал в черном, леденящем душу ужасе вдоль обрыва, видел перед глазами ее прекрасное лицо, слышал ее жестокий смех, такой непривычный в нежном голосе.

Услышав глухой удар, она подошла к обрыву. Далеко внизу на камнях, что торчали из воды, смутно белело растерзанное тело. Набежавшая волна колыхнула, вторая сняла с камней, а третья утащила в темные воды. Блестящие спины камней торчали из воды, как спины водяных зверей, волны шумно разбивались о них, смывая остатки крови.