Юрий Никитин - Княжий пир

— Зато знаю, кто не прав!

— Кто?

Снежок сорвался вихрем, понесся к сорванным вратам. Леся услышала удаляющийся крик:

— Кто нападает скопом на одного!

Под копытами в лужах крови лежали убитые и раненые. Жители спешно растаскивали их по домам, при грохоте копыт отскакивали и прижимались к стенам.

Грохот боя доносился уже с той стороны города. Снежок выметнулся к месту схватки, Добрыня увидел городскую стену, запертые врата. По направлению к ним медленно продвигалась орущая толпа. Вооруженные чем попало люди осатанело бросались на пешего гиганта. Тот ревел по-медвежьи и отмахивался булавой. Левой он небрежно закрывался огромным, как дверь сарая, щитом. О щит стучали топорами, мечами, в него метали копья, дротики, били стрелами, но все отскакивало от красной поверхности, даже не поцарапав.

— Слава! — грянул Добрыня.

Толпа расшарахнулась при виде сверкающего как серебро другого гиганта на белом коне с блистающим мечом. Великан удержал булаву в грозном замахе, оглянулся.

Леся успела увидеть широкое, как котел, лицо, смуглое, дерзкое, с короткой черной бородой. Что-то разбойничье было в этом человеке: острый взгляд, черные как ночь брови, недобрая усмешка с волчьим оскалом.

Шлем на голове прост, кольчуга из мелких колец, на груди всего три булатные пластины, но Леся со страхом смотрела на необъятную грудь, широкую, как сорокаведерная бочка. Человек ли это, мелькнула всполошенная мысль. Или велет?

Снежок проскакал по кругу вокруг схватки, меч Добрыни шелестел над головой, как крылья исполинской стрекозы. Народ разбегался с воплями, кто-то упал под копыта, кого-то меч достал в затылок, а когда Добрыня остановил коня, на площади стало пусто, как на убранном току.

Чернобородый гигант следил за Добрыней насмешливо. Леся видела, как он заложил два пальца в широкую пасть, по-разбойничьи оглушительно свистнул. Исполинская булава небрежно висела на руке, продетая в петлю. Послышался тяжелый топот. Из-за домов выметнулся огромный, черный как ночь конь. Косматая грива падала чуть ли не до земли. В огромной пасти с жутким хрустом исчезала вишневая ветка размером с небольшое дерево. Глаза дикие, тоже разбойничьи. Торопливо дожевывая, все-таки ворованное, подбежал к гиганту, остановился. Взгляд преданный, чересчур преданный, но на кобылку Леси сразу покосился дикими глазами лесного зверя.

Добрыня крикнул:

— Илья?.. Какого беса? Я думал, ты на заставе!

Богатырь вскинул руку, Леся думала, в приветствии, но богатырь лишь отер лоб, пробасил:

— И я думал… Да догнал меня наказ князя…

От могучего голоса взвилась пыль, а на крыше аист захлопал крыльями и взлетел в небо. Лесе показалось, что прогрохотал гром. Ремешок, на котором висела булава, охватывает кисть руки, такую толстую, что Леся сперва не поверила глазам. Что за сила в этом человеке, если не замечает такой булавы?

Богатырь повесил красный щит сбоку седла, а затем неспешно прошел к вратам, ударил ногой. Леся ахнула: толстый брус переломился как лучинка, створки распахнулись во всю ширь. Богатырь неспешно вышел за черту города. Черный жутковатый конь шел сзади, тыкался носом в затылок. В глазах Добрыни Леся прочла и восхищение и неудовольствие.

— Что стряслось? — поинтересовался он. — Здравствуй уж заодно.

Илья отмахнулся:

— Да так… Здравствуй и ты, вежливенький. Князь велел ехать в Царьград дорожкой прямоезжей. Ну, я и… А эти заартачились! Мол, через их врата чужому да с оружием дорога закрыта. Ну, понятно…

Добрыня засмеялся, соскочил с коня. Леся послушно приняла повод, поехала сзади. Со спины показалось, что богатыри ростом вровень, но потом ревниво решила, что Добрыня все же на два пальца выше. Муромец зато пошире в плечах, и если Добрыня в поясе чуть не как красна девица, то Муромец дебел, широк, могуч, а что силен, как велет, это за версту видно.

У Муромца, как она отметила сразу, шлем без кольчужной сетки, волосы сзади выбиваются густые, завиваются кудрями, уже с сединой, но все равно такие густые, злые, разбойничьи, что никакой саблей не просечь…

Золотые локоны витязя выбивались как кольца золотой пряжи, блестели на солнце. Ей показалось, что Муромец шагает с какой-то особенной легкостью, хотя земля едва не гнулась под его весом, как молодой лед. Добрыня гибок и быстр, как пардус, чуть ли не пьет и не ест в седле, а этот пешком, да еще и походя сшибает ногой придорожные камни, словно трухлявые грибы…

Наконец оба остановились, Леся тут же натянула повод. Богатыри обнялись, похлопали по плечам, еще раз обнялись, потом Добрыня легко взлетел, не касаясь стремени, на конскую спину. Муромец неспешно вставил ногу в стремя, взялся за луку, но воздел себя в седло легко и уверенно, без всякого седального камня. А судя по растоптанным сапогам, ходил он много и охотно.

— Удачи… — донесся до Леси тяжелый рык. В глубинах земли послышалось эхо. — Хотя для тебя это оскорбление, знаю… но я не знаю, что еще… Да еще когда такая девка с тобой. Это ж совсем невыносимо…

Голос Добрыни прозвучал сильно и звонко, как пение серебряной трубы:

— Удачу, какая бы ни пришла… не приму! Прощай, Илья.

— Прощай, — ответил Муромец глухо. — Там свидимся.

Леся чувствовала, что произошло что-то печальное. Муромец гикнул, свистнул, конь заржал так, что даже Снежок задрожал и прижал уши, а кобылка Леси вовсе присела, как собачка, затем земля качнулась и загудела. Огромные копыта черного коня выбросили комья земли размером с тарелки, а сам конь со своим чудовищным всадником унесся на восток.

Добрыня ехал молча, затем, поймав вопрошающий взгляд Леси, сказал с неохотой:

— Как видишь, из простолюдинов тоже… ну, не витязи, но все же богатыри дружины княжеской. Конечно, ему не водить войска, больше трех человек доверять нельзя, но благородству и воинской чести может научить иного князя!

— У него в самом деле, — спросила Леся тихо, — с ногами что-то было?

— Силу копил, — усмехнулся Добрыня. — Тридцать лет на печи… Теперь сам коня обгонит! Засиделся, сила из него так и рвется. Потому он и подальше на заставах, а то и в Киеве норовит хоть кому-то да рога сшибить…

Воздух оставался промозглым, хотя солнце светило все так же ровно, разве что из оранжевого медленно становилось багровым. Леся поеживалась, на ее голых плечах блестели мелкие капельки, а одежда отсырела. Даже конская грива еще не развевалась по ветру, прилипла, мокрая и словно бы покрытая речной тиной.

Они ехали по краю огромного оврага, глубокого и странного необычной свежестью: словно неведомый велет ударил по земле исполинским топором. Далеко вниз уходил красный глинистый слой, стены плотные, без привычных трещин, что остаются после первого же дождя, когда ручьи спешно прокладывают кривые дорожки, в которых оставляют семена трав, кустов и даже деревьев.