Рик Риордан - Перси Джексон и похититель молний

— Ты станешь героем, Перси. — Мама поцеловала меня в лоб. — Самым великим.

Я в последний раз оглядел свою спальню. У меня возникло чувство, что я никогда больше ее не увижу. Затем пошел с матерью к входной двери.

— Что, уже покидаешь нас, шпаненок? — издевательски крикнул мне вдогонку Гейб. — Скатертью дорога.

Я ощутил последний укол сомнения. Как мог я упустить такой великолепный шанс отомстить ему? Я уходил, и мне так и не удалось спасти маму.

— Эй, Салли, — завопил Гейб. — Как там насчет мясной запеканки?

Гнев вспыхнул в глазах матери, на мгновение в них появилось что-то стальное, и я подумал, что, вполне возможно, оставляю ее в хороших руках. В ее собственных руках.

— Мясная запеканка вот-вот поспеет, дорогой, — ответила она Гейбу. — Запеканка-сюрприз.

Мама посмотрела на меня и подмигнула.

Последнее, что я увидел прежде, чем дверь за мной захлопнулась, это как мама в упор разглядывает Гейба, словно представляя, как он будет выглядеть в роли садовой скульптуры.

Мы были первыми героями, которые живыми вернулись на Холм полукровок со времен Луки, поэтому, конечно же, все обращались с нами так, словно мы победили в каком-нибудь телевизионном реалити-шоу. Согласно традициям лагеря, мы надели лавровые венки на большой праздник, готовившийся в нашу честь, затем возглавили шествие к костру, где нам предстояло сжечь саваны, которые обитатели домиков сшили в наше отсутствие.

Саван Аннабет получился таким красивым — серый шелк, расшитый совами, — что я сказал ей: просто стыдно не сжечь ее в нем. Она хорошенько стукнула меня и посоветовала, чтобы я заткнулся.

Так как я был сыном Посейдона, то соседей по домику у меня не имелось, поэтому домик Ареса добровольно вызвался сшить для меня саван. Взяв старую простыню, они намалевали по краям улыбающиеся рожицы с выпученными глазами, а посередине большими буквами вывели слово «НЕУДАЧНИК».

Жечь его было забавно.

Домик Аполлона затеял показательный урок пения, а меня окружили мои старые приятели из домика Гермеса, друзья Аннабет, родственники Афины и сатиры Гроувера, восхищавшиеся его новенькими правами на поиск, которые он получил от Совета козлоногих старейшин. Совет назвал участие Гроувера в нашем поиске «отважным вплоть до несварения желудка и ни с чем не сравнимым».

Единственными, кто не разделял всеобщее праздничное настроение, были Кларисса и ее приятели по домику, чьи ядовитые взгляды яснее ясного давали мне понять, что они никогда не простят мне позора, которому я подверг ее отца.

По мне, так все шло просто отлично.

Даже приветственная речь Диониса не смогла испортить мне настроения.

— Итак, наш маленький хулиган не дал прикончить себя, и теперь извилин у него станет побольше. Уррра! Что касается остального — лодочных гонок в эту субботу не будет…

Я вернулся в домик номер три, но чувства одиночества как не бывало. Днем я тренировался со своими друзьями, а по ночам не спал, прислушиваясь к шуму волн, зная, что мой отец где-то там, неподалеку. Может, он не был вполне уверен во мне, может, даже жалел, что я родился, но он следил за мной. И пока гордился тем, что я совершил.

Что касается матери, то у нее появился шанс начать новую жизнь. Через неделю после возвращения в лагерь я получил от нее письмо. Она писала, что Гейб загадочно исчез — по сути, с лица Земли. О том, что он пропал, мама заявила в полицию, но у нее было странное предчувствие, что им никогда его не найти.

Безотносительно к вышеупомянутому событию мама продала какому-то коллекционеру (через художественную галерею в Сохо) свою первую бетонную скульптуру в натуральную величину, которая называлась «Игрок в покер». За это она выручила столько, что смогла отложить на новую квартиру и внесла плату за первый семестр обучения в Нью-Йоркском университете. Галерейщики из Сохо требовали от нее новых работ в стиле, который окрестили «значительным шагом вперед в уродливом неореализме».

«Но не волнуйся, — писала мама, — со скульптурой покончено. Я выбросила коробку с инструментами, которую ты оставил. Пора возвращаться к сочинительству».

Внизу она сделала приписку: «Перси, я нашла здесь, в городе, хорошую частную школу. Я внесла деньги, чтобы сохранить за тобой место, на случай если ты захочешь записаться в седьмой класс. Жить ты бы мог дома. Но если хочешь круглый год провести на Холме полукровок, я пойму».

Я аккуратно сложил записку и оставил ее на прикроватном столике. Каждый вечер, прежде чем лечь спать, я перечитывал ее и никак не мог решиться, что ответить матери.

Четвертого июля весь лагерь собрался на берегу посмотреть фейерверки, которые устраивал девятый домик. Будучи детьми Гефеста, они не собирались останавливаться на жалких красно-бело-синих шутихах. Они поставили на якорь барку недалеко от берега и загрузили ее всякими прибамбасами размером с боевые ракеты «Патриот». По словам Аннабет, уже видевшей это шоу, взрывы последуют друг за другом вплотную, так что, к восторгу зрителей, в небе появится нечто вроде мультипликационного фильма. Предполагалось, что в финале должен был появиться стофутовой высоты спартанский воин, который с треском оживет над океаном, будет сражаться, а потом взорвется миллионом разных красок.

Когда мы с Аннабет расстилали одеяло для пикника, к нам подошел попрощаться Гроувер. На нем, как обычно, были джинсы, футболка и кроссовки, но за последние несколько недель он намного повзрослел и выглядел почти как старшеклассник. Козлиная бородка сатира стала гуще. Он набрал вес. Рожки выросли по меньшей мере на дюйм, так что теперь ему приходилось постоянно носить кепку, чтобы сойти за человека.

— Вот, уезжаю, — сказал он. — Просто зашел сказать… ну, вы сами знаете что.

Я понимал, что надо радоваться за него. В конце концов, сатир не каждый день получает разрешение на поиски великого бога Пана. Но прощаться было тяжело. Я знал Гроувера всего год, и все же он был моим самым старым другом.

Аннабет крепко обняла его. Сказала, чтобы он не снимал свои бутафорские конечности.

Я спросил, куда он направится первым делом.

— Это маленькая тайна, — смущенно ответил Гроувер. — Хотелось бы мне, чтобы вы пошли со мной, ребята, но люди и Пан…

— Мы понимаем, — сказала Аннабет. — Банок взял достаточно?

— Да-а.

— А тростниковые дудочки не забыл?

— Черт возьми, Аннабет, — проворчал Гроувер, — ты как старая мама-коза.

Но досады в его словах не было.

Сатир крепко сжал свой посох и перекинул через плечо рюкзак. И стал похож на любителя езды «автостопом», каких можно во множестве увидеть на американских дорогах, — от плюгавого мальчишки, которого я привык защищать в Йэнси, не осталось и следа.