Мария Николаева - Хаос дорог

Рыжик скупо кивнул. Что это с ним? Еще совсем недавно сиял, как начищенные офицерские пуговицы, а теперь смотреть противно – настроение сразу портится. Что ж, остается надеяться, что он еще повеселеет, иначе этот поход станет самым скучным в моей жизни. А скуку я переношу плохо. — Кстати, Ксан, у тебя есть лошадь? – Мейлон все‑таки посмотрел в мою сторону. Я задумчиво закусил губу, про себя решая, что мне важнее: сократить время пути или сохранить целостность собственной шкуры. Средство передвижения у меня было, но настолько специфическое, что я предпочел оставить его в конюшнях Дома. — Есть, – тяжело вздохнул я, – но никого кроме меня Ландыш не повезет, так что… – Я с тенью сомнения посмотрел на Рыжика. — Мой конь ждет меня в конюшне у западных ворот, – ответил на мой взгляд Рыжик и снова отвернулся.

«Вот и весь разговор. Если так пойдет и дальше, то я предпочту общество лесных духов обществу этого парня: они хотя бы поднимают настроение одним своим присутствием».

…Тони совсем не удивился, когда я сказал, что на время вынужден покинуть город. И, кажется, он ничуть не поверил в то, что это связано с моей работой – по крайней мере, на моего спутника он посматривал подозрительно, наверно, выискивал в нем признаки принадлежности к ушастой расе. Мейлон же демонстративно не обращал внимания на окружающий его мир, точнее, на этот его уголок – кажется, он впервые очутился в подобном заведении и считал, что оказывает всем честь, посетив «Веселый пряник».

«Какая же из множества масок твое истинное лицо, Рыжик? Я уже и сам запутался во всех этих личинах и ликах. Но не мне тебя судить: если уж на то пошло, то я даже не знаю, чье отражение каждый день вижу в зеркале». — Не связывался бы ты с ними, Ксан. Они никогда не жалеют людей, мы для них всего лишь расходный материал, независимо от происхождения и знаний. – Тони хмуро посмотрел на Рыжика, а потом повернулся ко мне: – Откажись от этого, пока не поздно. — Уже поздно, – вздохнул я, опуская веки – это давно стало привычкой, так легче спрятать от других свой взгляд. Жаль, что от себя убежать не так просто. – Слишком поздно, Тони, меня ждут там, – почти шепот. И я сам испугался собственных слов, потому что за ними стояло то важное, что‑то из той, прежней, жизни. — Что ж… – Тони с укором посмотрел на меня. Он уже смирился с моим уходом, но все равно должен был попытаться. Забавно стоять рядом и чувствовать, что вот этот человек мысленно тебя уже похоронил. Странное чувство. Впрочем, и к этому я уже успел привыкнуть: мои родственнички даже панихиду по моей душе отслужили. — Вот все, что ты просил, – Тони протянул мне увесистый мешок с припасами. И посмотрел на меня так, словно мы прощались навсегда. Наверно, таким взглядом провожают в последний путь боевого товарища, да и просто друга… «Скольких ты потерял, Тони? Сколько костров запалил? Или вы хороните своих в земле?.. Неужели ты уже и меня причисляешь к тем, ушедшим? Рановато, друг мой, я еще не тороплюсь на тот свет». — Может, поспорим? – внезапно улыбнулся я, сам не ожидая от себя такой бесшабашной веселости. — На что? – Глаза Тони, темные, словно затянутое мрачными тучами небо, заинтересованно вспыхнули. — На то, что я вернусь. Живой и здоровый. — Вернешься? Ну что ж, если вернешься, то я неделю буду кормить тебя бесплатно, – и он протянул мне руку. Я, не задумываясь, сжал его ладонь. — В таком случае я, как только окажусь в городе, наведаюсь к тебе – за долгом. – Настроение у меня заметно улучши лось. В бездну ушастых и их хозяев! В конце концов, мне и без них неплохо живется. — Удачи. На этот раз я не прочь проиграть, – заявил Тони. — И проиграешь. Я всегда побеждаю, – уверенно и в меру нагло ответил я. Улыбка застыла на лице, как приклеенная, а в душе сразу стало как‑то светло и чисто.

В этом городе меня ждут, здесь у меня есть друзья, здесь я начал жить – по–настоящему, не цепляясь за прежнюю иллюзию. Нет, не ошибся я тогда, порвав с Домом, потому что там я никогда не улыбался так искренне, вернее, вовсе не улыбался… Выродок, живущий за счет чужой смерти, я никогда никому не был нужен… Да, мои родственнички меня всегда «любили», так сильно, что мне всю жизнь хотелось избавиться от них, сбросить иго их желаний и их ненависти.

И я вырвался. Вернее, сбежал, переложив всю ответственность на других. Я же им был не нужен, им просто хотелось на кого‑то повесить всю вину. Меня ненавидели, меня б оялись, а я так и не сумел ответить им тем же. Вначале было больно, больно и обидно, я не понимал, почему сестра при встрече все время презрительно сжимает губы, почему отец никогда не смотрит мне в глаза, точнее, совсем не смотрит на меня, словно меня и нет, почему слуги, думая, что их никто не видит, пренебрежительно поглядывают в мою сторону… Много было этих «почему», на мой взгляд, слишком много.

А потом нашлись «добрые» люди, разъяснили все. Сколько мне тогда было? Десять? Кажется. Я был ребенком, никому не нужным, нелюбимым ребенком, живущим только потому, что Тамила Северная умерла – покончила с собой, едва увидела свой позор. Меня. И не окажись я последним в княжеском роду Дома Творения, меня бы ждала смерть, но… У них остался только я, ее сын, причина ее смерти. Вот им и пришлось возиться с «позором рода», растить его, учить, в надежде, что когда‑нибудь он подарит им истинного наследника…

А я сбежал. Когда узнал, чего именно от меня ждут, сбежал, трусливо, не думая о последствиях, не вспоминая о том, что они все зависят от меня…

Наверно, они правы, и я все‑таки предатель. Я ведь лишил их последней надежды. Но если взглянуть на все с другой стороны – я спас их, спас от монстра, которого они, сами того не зная, создавали день за днем…

Все‑таки я рад, что стал человеком, просто человеком, без прав и обязательств – ведь Ксан–переводчик обрел то, чего никогда не было у Алесана Двуцветного – место, в которое хочется вернуться.

И поэтому я вернусь. Во что бы то ни стало.

…Город мы покинули, когда колокола на главной башне звонили полдень. Мейлон ехал верхом на гнедой кобылке и время от времени недовольно поглядывал на меня, но я старательно не замечал его взглядов.

И только когда мы отошли от города на достаточное расстояние, я повернулся к своему нанимателю. — Остановимся здесь ненадолго. М не надо позаботиться о средстве передвижения, – и, не дожидаясь ответа, я свернул с дороги в небольшой лесок.

Отойдя подальше и убедившись, что Рыжик за мной не увязался, я опустился на землю между корнями раскидистого дерева и полез в сумку. Как обычно, нужная вещь оказалась на самом дне. Я неуверенно провел пальцем по затейливому узору на ножнах. Кинжал был небольшой, в полторы ладони длиной, но с характером. Раньше у меня все оружие было живым, я любил придавать форму железу, выковывать из ничего новую душу… А он и вовсе особенный: этот кинжал – мое первое самостоятельное творение, наверно, поэтому он и выглядит так просто, только ножны украшены, а само оружие даже клейма не имеет – не было у меня тогда еще своего знака. Но мне понравилось то, что вышло, поэтому с самого создания я не расставался с ним. Своеобразный талисман, имевший имя, но утративший его вместе со мной. Как же я назвал его тогда? Защитник? Да, точно. Мне было одиннадцать, и я отчаянно хотел и меть кого‑то близкого, принадлежащего только мне. Поэтому полудетская поделка, в которую я вложил часть своей души, стала Защитником.