Хартман Рейчел - Серафина

Папа нашел флейту первым, догадался о моих планах и увел меня в мою комнату.

— Ты что это задумала? — воскликнул он. Никогда еще я не видела у него такого дикого взгляда.

— Устыдить тебя, чтобы ты разрешил мне брать уроки, — сказала я. Мой голос был спокоен, в отличие от меня самой. — Когда все услышат, как хорошо я играю, они подумают, что ты глупец, потому что не…

Он оборвал меня резким движением, вскинув руку с флейтой так, будто собирался ударить. Я сжалась, но удара не последовало. Когда я осмелилась снова поднять глаза, он с силой грохнул флейту о колено.

Она сломалась с тошнотворным треском, словно кость, словно мое сердце. Потрясенная, я упала на колени.

Папа уронил обломки инструмента на пол и отпрянул на шаг. На лице у него был такой же кошмар, как у меня на душе, будто флейта была частью его самого.

— Ты никогда этого не понимала, Серафина, — сказал он. — Я стер все следы существования твоей матери, переименовал ее, перекроил, придумал ей другое прошлое… Другую жизнь. Осталось лишь две вещи, которые по-прежнему могут нас погубить: ее невыносимый брат — но за ним я слежу — и ее музыка.

— У нее был брат? — спросила я глухим от слез голосом. У меня так мало осталось от мамы, и он забирал даже это.

Папа покачал головой.

— Я пытаюсь нас защитить.

Щелкнул замок — выходя, он запер меня в комнате. Это было не обязательно; я все равно не могла бы вернуться на праздник. Мне было дурно; я опустила голову на пол и зарыдала.

Я так и уснула на полу, не выпуская из пальцев остатки флейты. Первой моей мыслью по пробуждении было: надо подмести под кроватью. Второй — в доме до странности тихо, учитывая, как высоко стоит солнце. Я умылась в тазике, и холодная вода прояснила мои мысли. Конечно, все спали: вчера был канун Дня соглашения, все бодрствовали до рассвета, так же как королева Лавонда и ардмагар Комонот тридцать пять лет тому назад, когда составляли договор о мирном будущем для обоих наших народов.

Это означало, что мне не выйти из комнаты, пока кто-нибудь не проснется и не выпустит меня.

У моего немого горя была целая ночь, чтобы превратиться в гнев, и это сделало меня безрассудной — точнее, настолько близкой к безрассудству, как у меня только могло получиться. Я укуталась потеплее, привязала кошелек на руку, распахнула створки и вылезла в окно.

Пошла, куда вели ноги: по переулкам, по мостам, по обледенелым причалам. Удивительно, но вокруг спешили по делам люди, на улицах было оживленно, лавки повсюду были открыты. Мимо, звеня, проезжали сани, нагруженные дровами или сеном. Домашняя прислуга, несущая банки и корзины с только что купленной снедью, не заботилась о грязи на своих деревянных башмаках, а молодые женщины аккуратно выбирали путь между лужами снежной каши. Мясные пироги соперничали с жареными каштанами за внимание прохожего, а продавец горячего вина обещал, что даже один стакан согреет до самых костей.

Я дошла до площади святой Лулы, где по обеим сторонам пустой дороги собралась огромная толпа. Люди болтали между собой и чего-то ждали, сбившись вместе, чтобы не мерзнуть.

Старик, стоявший рядом со мной, шепнул своему соседу:

— Поверить не могу, что королева это позволяет. После всех наших жертв и мучений!

— Удивительно, что вы до сих пор можете чему-то удивляться, — сказал его младший собеседник, мрачно улыбаясь.

— Она пожалеет об этом соглашении, Маурицио.

— Тридцать пять лет, и пока еще не пожалела.

— Королева сошла с ума, если считает, что драконы могут сдержать свою жажду крови!

— Простите, — пискнула я смущенно. Маурицио опустил на меня взгляд, мягко вскинув брови. — Мы драконов ждем?

На его лице расцвела улыбка. Он был красив — грубой, нечесаной, щетинистой красотой.

— Их самых, юная дева. Это пятилетнее шествие. — Когда я уставилась на него с недоумением, он пояснил: — Каждые пять лет наша благородная королева…

— Деспотичная безумица! — воскликнул старик.

— Будет вам, Карал. Так вот, наша милостивая королева позволяет им принять свое истинное обличье в стенах города и устроить шествие в честь годовщины соглашения. По ее представлению, мы перестанем бояться, если будем видеть этих сернодышащих чудовищ через равные промежутки времени. Но мне кажется, выходит как раз наоборот.

Если так, то насладиться собственным ужасом на площадь высыпала половина Лавондавилля. Только старики помнили времена, когда увидеть дракона было обычным делом, когда одной лишь тени на солнце оказывалось достаточно, чтобы по спине побежали мурашки. Мы все слышали истории: как целые деревни сгорали дотла, как превращались в камень те, кто осмеливался заглянуть дракону в глаза, как бесстрашно шли рыцари на верную смерть.

Рыцарей изгнали через несколько лет после того, как соглашение Комонота вступило в силу. Лишившись общего противника, они сами основали вражеские Горедду государства, Нинис и Самсам. Двадцать лет соседствующие нации терзали затяжные, неблагородные усобицы, пока наша королева не положила им конец. Все рыцарские ордены в Южных землях были распущены — даже нинисские и самсамские — но, по слухам, старые воины жили в тайных убежищах в горах или в деревенской глуши.

Я невольно принялась разглядывать старика Карала; он так говорил о жертвах, что мне подумалось, не мог ли он в свое время сражаться с драконами. По возрасту как раз подходил.

Вдруг вся толпа разом ахнула. Из-за угловой лавки появилось рогатое чудище: его выгнутая спина доходила до окон второго этажа, крылья были скромно сложены, чтобы не задевать каминные трубы. Изящная шея клонилась вниз, словно у покорной собаки, и всем своим видом дракон пытался показать, что не представляет угрозы.

По крайней мере, мне он с прижатыми к голове шипами казался вполне безобидным. Остальным, кажется, его намерения такими ясными не представлялись; тут и там горожане в ужасе хватались друг за друга, делали знаки святого Огдо и бормотали себе в ладони. Какая-то женщина неподалеку начала истерически вопить: «Какие кошмарные клыки!» Мужу пришлось увести ее прочь.

Я проследила за ними взглядом, пока они не исчезли в толпе, жалея, что не могу успокоить ее: если дракон показывает зубы — бояться нечего. Если же пасть дракона закрыта, то есть вероятность, что он собирается дыхнуть пламенем. Мне это казалось совершенно очевидным.

Тут я задумалась. Повсюду вокруг меня люди всхлипывали от ужаса при виде драконьих зубов. То, что было очевидно мне, им, судя по всему, оказалось совершенно неизвестно.

Всего драконов было двенадцать; принцесса Дион и ее младшая дочь, Глиссельда, в санях замыкали процессию. На фоне белого зимнего неба драконы казались ржавыми — не очень впечатляющий цвет для таких легендарных созданий — но вскоре я заметила нежные полутона. Упавший под верным углом солнечный луч заставлял чешую переливаться радугой; она мерцала богатым набором оттенков, от пурпура до золота.