Array rakugan - Коридор

Я взял из стопки ту самую последнюю колдографию, сделанную, видимо, незадолго до того, как Лорд от нас уехал. Место, где снимали, узнал сразу — дорога от нашего дома к деревне Хейбридж, там, где спуск в низину. Тропинку здесь перерезает невысокая каменная стена, отделяющая одно поле от другого, и приходится перебираться через нее, чтобы продолжить путь.

Низкое пасмурное небо на колдографии, казалось, нависало прямо над головой, а жухлая трава была припорошена снежком. Лорд уже поднялся на каменную стену и стоял на ней, глядя в сторону Хейбриджа. Он выглядел уставшим, под глазами залегли глубокие тени. Несмотря на снег, он был без шляпы и перчаток, полы мантии трепал ветер.

Постояв немного, он уже собирался спрыгнуть, но вдруг остановился, откинул назад голову и посмотрел в хмурое небо. Казалось, еще мгновение — и он взлетит туда, исчезнет в серых тучах…

Послышался скрип двери, и я резко обернулся. Оказалось, что пришла мама.

— Ну как? — спросила она, оглядев заваленный колдографиями стол. — Не жалеешь, что согласился на обмен?

— Не жалею.

Она взяла со стола последний снимок и бросила на него короткий взгляд.

— Какое здесь у Тома отрешенное, неземное лицо… Кажется, что его невозможно забыть, ведь правда?

Я только плечами пожал.

Мама села рядом, продолжая разглядывать колдографию.

— Том умел производить такое впечатление, даже при мимолетной встрече или на таком вот случайном снимке, — сказала она. — Он вообще был прекрасный актер. Жаль, что умел играть только одну роль: самого себя. Зато уж ее-то довел до совершенства… Ты ведь ни разу не видел, как он выступает на митингах?

— Почему? Видел.

Она отмахнулась.

— То, что ты видел, было жалким подобием прошлого. Вот если бы ты ходил на встречи с избирателями в те годы, когда Том баллотировался в Визенгамот… Впрочем, тогда ты был еще ребенком и не интересовался такими вещами, да и кто бы тебя пустил? А вот я там бывала.

— Правда?! — для меня это была новость.

Мама негромко рассмеялась.

— Я же говорила, что мне есть чем тебя удивить.

— И что вы там делали? Изучали тактику противника?

— В том числе. А вообще там было на что посмотреть. Толпы людей, которые доходили до настоящего безумия. Впадали в истерику от счастья, если удавалось прикоснуться к Тому, готовы были чуть ли не лечь ему под ноги, чтобы он мог по ним пройти…

— Что же такого он говорил им?

— Не поверишь, — задумчиво сказала мама, — он почти не упоминал о политике. Выборы, Визенгамот, программа реформ — кому это интересно? Нет, он говорил совсем о другом… О смысле бытия, по большей части.

— Серьезно?!

Она кивнула.

— Конечно. Ты сам знаешь не хуже меня: смысл — вот главное, что нужно людям. Деньги, власть, положение в обществе — это частные проявления. По сути человек всегда ищет то, что объясняет его пребывание на земле, что отличает от животного, возвышает над набором простых потребностей — поесть, поспать, произвести потомство… А наше поколение вдобавок пережило самую страшную войну в истории. Всем казалось, что, когда она закончится, ничто уже не будет прежним, начнется удивительная новая жизнь, будут новое небо и новая земля. Но этого не случилось. Когда люди вернулись с фронта, все пошло по-старому: работа, жена, дети, визиты к родственникам, квиддич по выходным, одни и те же дела и разговоры день за днем… Замкнутый круг. Зачем это все? Такими вопросами тогда задавались многие. Среди тех, кого Рэй защищал в силу своей профессии адвоката, не один и не два стали преступниками вовсе не из нужды. Им казалось, что им не хватает риска, азарта, напряжения всех сил — того, что было на фронте. На самом деле это, конечно, не так. Им не хватало важнейшего из того, что давала война, — смысла в жизни… Том мог это дать. Он говорил людям о борьбе и победе, о справедливости и чести, о славе и свободе. И каждый из них слышал в его словах: «Иди за мной, и у тебя наконец будет, ради чего жить и умереть»…

— Да, — я кивнул. — Я понимаю, о чем вы говорите.

Я и сам испытывал это ощущение пустоты и бессмысленности бытия — десятки, сотни раз… С тех самых пор, как Лорда не стало с нами.

— Том прекрасно умел цеплять людей на крючок, — сказала мама, мельком взглянув на меня. — И он учил их верить — вот что самое страшное. Верить в себя, верить в него, верить ему. Когда он находился рядом, казалось, нет ничего невозможного, и прямо сейчас, в следующее мгновение, случится чудо. Но чуда не было, оно так никогда и не приходило. Вместо него впереди ждали лишь грязь, кровь и смерть. Ты знаешь это куда лучше меня — иначе зачем бы с таким рвением стирал себе память? И не надо говорить, что из предосторожности…Ты просто не хочешь вспоминать, кем ты был, что ты делал и куда тебя привела твоя вера.

Я сделал глубокий вдох.

— Прошу вас, давайте не начинать заново. Мы говорили об этом уже тысячу раз. Я не маленький ребенок и отлично понимал, что делаю. И не надо все сваливать на Лорда — я пошел за ним по собственной воле.

Мама не ответила. В убежище было невыносимо жарко и сухо, и, казалось, совсем нечем дышать.

— Вы посмотрели воспоминание? — спросил я наконец, не глядя на нее.

— Да.

— И кто был в подземелье?

— Ты же знаешь. Ты знал это с самого начала. Чем быстрее ты сможешь принять эту истину, тем лучше сможешь защитить Гарри.

— Спасибо, матушка, — я так резко встал, что чуть не уронил стул. — Я подумаю над вашими словами… А теперь, с вашего позволения, пойду, только возьму пару снимков. Потом верну.

Она молча кивнула. Я взял две колдографии: первую, с которой Том Риддл улыбался мне ясной победной улыбкой, — и последнюю, где он отрешенно и безучастно смотрел в серое небо. Спрятав снимки в карман, я вышел в коридор, мимо наяды с кувшином. Стоило мне сделать пару шагов, как вход в тайник исчез из виду — вместо него опять были окно, и лужайка, и беззаботный солнечный свет снаружи.

***

Настроение после беседы с матерью было хуже некуда, а ведь надо было еще поговорить с Гарри. Дольше тянуть было нельзя. Но повидаться наедине нам удалось только вечером.

Я нашел Гарри в парке, когда уже смеркалось. Устроившись в беседке недалеко от дома, он зачищал мелкие царапины на метле. Рядом на скамейке были расставлены баночки и склянки, валялись испачканные тряпки, сильно пахло полировкой.

Услышав шаги, Гарри сказал, не оборачиваясь:

— Ральф, я сейчас. Слушай, банки с лаком нет в кладовке! Ты не знаешь, куда…

Тут он поднял голову и фыркнул, сдувая челку с глаз. Потом медленно поднялся, но стоял молча и холодно смотрел на меня.

— Я пришел перед тобой извиниться,— начал я.

— Да ну? — саркастически спросил Гарри. — За что бы это?

Мне тут же захотелось его оборвать, чтоб не разговаривал со мной в таком тоне. Но я сдержался и ответил: