Кассандра Клэр - Сумеречные охотники. Город праха

— Пей, детеныш, пей, — произнес он почти ласково.

Саймон с десяти лет был вегетарианцем. Он пил молоко, только если на упаковке присутствовал значок «экологически чистое». Ему случалось падать в обморок при виде иглы. И вот теперь Саймон жадно выхватил из смуглой руки Рафаэля пакет с кровью, разодрал его зубами, несколькими глотками осушил, отбросил в сторону и снова жалобно взвыл. Рафаэль уже держал наготове второй.

— Не пей слишком быстро, пойдет обратно.

Но Саймон не стал его слушать. Он вскрыл пакет без посторонней помощи и жадно пил, запрокинув голову и прикрыв глаза. Кровь струйками стекала из уголков рта, лилась по шее и крупными каплями падала на руки.

— Сейчес ему не до приличий, — спокойно сказал Рафаэль. — Потом он будет питаться аккуратнее.

Клэри повернулась и, спотыкаясь, побежала прочь. Джейс что-то кричал ей, однако она не слушала, только бежала быстрее и быстрее. На полдороге с холма ее скрутило пополам и мучительно вырвало. Клэри отползла в сторону и упала на землю. Она понимала, что лежит на чьей-то могиле, но ей было все равно. Прижимая горящий лоб к холодной земле, она думала о том, что смерть, пожалуй, еще не самая страшная из бед.

Отделение интенсивной терапии больницы «Бет-Израиль» напоминало Клэри фотографии Антарктики — потому что казалось таким же чужим и холодным. В нем не было никаких цветов, кроме белого, серого и бледно-голубого. Белые стены палаты, серые трубки вокруг маминой головы, пищащие серые аппараты возле койки, бледно-голубое одеяло. Белое лицо. Единственным ярким пятном горели мамины рыжие волосы, разметавшиеся по белоснежной подушке, как яркий флаг на Южном полюсе.

Клэри не знала, откуда Люк берет деньги, чтобы платить за отдельную палату, и решила спросить об этом, когда он вернется из жутковатого больничного кафетерия на третьем этаже. В кафетерии стоял кофейный автомат. То, что там лилось в стакан, по консистенции напоминало жидкую смолу, да и на вкус было не лучше, но Люк привык и уже не обращал внимания.

Клэри выдвинула из-под койки металлический стул и уселась, разглаживая юбку на коленях. Каждый раз, навещая маму, она нервничала и чувствовала себя не в своей тарелке, как будто шла получать нагоняй. Может быть, оттого, что мамино лицо бывало таким неподвижным лишь тогда, когда она еле сдерживалась, чтобы не взорваться от ярости.

— Мама…

На мамином запястье виднелся след в том месте, где Валентин вводил трубку. Руки у мамы всегда были в пятнах краски, шершавые и потрескавшиеся от скипидара — вот и сейчас кожа на ощупь напоминала сухую древесную кору. Клэри сжала мамину ладонь, чувствуя, как к горлу подкатывает комок.

— Мам, я… Люк говорит, что ты меня слышишь. Не знаю, правда это или нет, но мне очень нужно поговорить с тобой. Даже если ты не сможешь ответить. Дело в том, что… — Клэри сглотнула подступающие слезы и посмотрела в окно, на узкую полоску голубого неба над кирпичной стеной. — С Саймоном случилось страшное. И виновата я…

Слова сами полились с языка. Клэри выложила все: как встретила Джейса и других Охотников, как они искали Чашу, как их предал Ходж, как они столкнулись с демонами в приюте Ренвика, как она узнала о том, что Валентин ее отец и что она родная сестра Джейса. О том, как они спустились ночью в Город костей, о пропаже Меча душ, о том, как Инквизитор ненавидит Джейса, о сребровласой женщине. И наконец, обо всем, что случилось потом: о Летнем дворе, о цене, назначенной королевой, и о том, что произошло с Саймоном. Горло ей жгли слезы, и все же рассказ облегчал душу — даже если мама все-таки не слышала.

— В общем, — закончила Клэри, — я ухитрилась испортить все, что только можно. Ты говорила, что взрослой становишься, когда у тебя возникает желание вернуться в прошлое и что-то исправить. Значит, я выросла. Только я надеялась… надеялась, что, когда это произойдет, ты будешь рядом…

Она всхлипнула и услышала за спиной негромкое покашливание. В дверях с пластиковым стаканом в руке стоял Люк. В свете больничных ламп было особенно заметно, насколько он устал. В его волосах поблескивала седина, а синяя фланелевая рубашка вся измялась.

— Давно ты там стоишь?

— Не очень. Принес тебе кофе. — Он протянул кружку, но Клэри отмахнулась:

— Я не могу это пить. На вкус как носки.

— Откуда ты знаешь, какой вкус у носков? — улыбнулся Люк.

— Знаю, и все. — Клэри поцеловала маму в щеку и встала. — Пока, мам.

Синий пикап Люка был припаркован на бетонной площадке перед больницей. До самого шоссе Рузвельта они ехали молча. Наконец Люк произнес:

— Я слышал, что ты рассказала.

— Так и знала, что ты подслушивал, — ответила Клэри без злобы. Люку она могла рассказать все, о чем рассказала бы маме.

— Ты не виновата в том, что случилось с Саймоном.

Слова отскочили от сознания Клэри, как будто его окружала невидимая стена, вроде той, что создал вокруг нее Ходж, когда предал ее ради Валентина. Внутри все онемело и покрылось коркой льда.

— Клэри, ты слышишь меня?

— Спасибо за поддержку, но я знаю, что это моя вина. Во всем, что произошло с Саймоном, виновата я.

— В чем? В том, что он злился, когда шел в Дюморт? Саймон пришел туда не из-за тебя. Я уже слышал о подобных случаях. Вампиры называют таких недообра-щенными. Их тянет вернуться сила, которой невозможно противостоять.

— Все оттого, что Саймон попробовал кровь Рафаэля. Это тоже случилось из-за меня. Именно я притащила его на вечеринку…

— Ты не ожидала, что там может быть опасно. Угроза для тебя самой была не меньше, чем для Саймона. Что уж теперь себя за это грызть! — сказал Люк, поворачивая на Бруклинский мост.

Клэри смотрела в окно на серебристо-серую воду, скорчившись на сиденье и засунув руки в рукава зеленой вязаной кофточки с капюшоном. Пряжа растрепалась по краям, и бахрома щекотала подбородок.

— Я знаю Саймона уже давно, — продолжал Люк. — И знаю, где именно он всегда стремился быть.

— И где же?

— Рядом с тобой. Помнишь, как в десять лет ты свалилась с дерева и сломала руку? Саймон тогда чуть ли не с боем прорвался в приехавшую за тобой машину «Скорой помощи» и отправился в больницу.

— Ты еще рассмеялся, а мама толкнула тебя в бок, — вспомнила Клэри.

— Сложно было не рассмеяться. Нечасто увидишь такую целеустремленность у десятилетнего мальчишки. Прямо как питбуль.

— Питбули не носят очки и не страдают аллергией на пыльцу.

— Такая преданность бесценна, — сказал Люк, посерьезнев.

— Я знаю. Зачем ты это говоришь? Я и так хочу умереть от раскаяния.

— Клэри, я пытаюсь объяснить, что Саймон сделал свой выбор сам. Сейчас ты коришь себя за то, что ты — это ты. Это бессмысленно. Ты сказала ему правду, и он сам принял решение, что ему делать дальше. Нельзя отказать человеку в праве выбирать — даже из любви к нему.