Владислав Кузнецов - Кембрийский период (Часть 1 — полностью, часть 2 — главы 1–5)

Ближе к вершине приятные размышления сменились практическими мыслями. Клирик поочередно припоминал кандидатов на роль пугалочки. Из описаний — утробное ворчание "самой земли", белесые фигуры сидов на гребне, производящие первое осеннее камлание, дрожащая земля — он вывел, что поработали две родственные силы: текущей воды и пенного пива. Подземный ручей, например, вполне мог прорыть себе в теле холма русло, и журчать. Мог стучать, шевелясь от малейшего дуновения, сильно выветренный камень… В любом случае, искать следовало звук, а потому Немайн прекратила петь и насторожила ушки. Оставайся Клирик человеком — намучился бы с поисками. Но длинные стоячие уши хорошо различали и сами звуки, и направление, с которого они доносятся — если точно на них навести. Хорошо кошкам — ушки на макушке. А у сиды они хоть и вращаются ничуть не хуже — и да, каждое по отдельности! — но, вот беда, торчат горизонтально. То есть поворотом можно легко определить вертикальный угол, с которого доносится звук. А направление в горизонтальной плоскости… Предстояло покрутить головой — как при игре в "холодно"-"горячо". А если источник звука скрыт под землёй — и походить. Пройтись в одну сторону. Прислушаться, есть ли звук, и не переменился ли? Ослаб, усилился, стал ниже или выше? Звук хорошо расскажет, какие породы и пустоты внизу — а значит, что нужно делать, чтобы его укротить.

И тут взревело! Земля ушла из-под ног, на голове поднялись волосы, по коже пробежала морозная волна. Желудок взлетел к горлу, дыхание остановилось, а сердце застучало с частотой процессора. А над гребнем, обращенным в сторону залива, закачались бледные высокие тени. Ноги у сиды подкосились, и она кубарем покатилась вниз, пересчитывая ребрами корни и булыжники. Соображения хватило только прикрыть голову руками. И остро пожалеть, что Анна вчера сняла лубки…

Немайн повезло. Затормозила она не о булыжник. И не об ствол дерева. На её долю достался куст чертополоха. Вот тут пригодилась и длинная ряса, и фехтовально-рабочие перчатки, и высокие сапоги. Лицо спасли руки. Пара-тройка заноз не в счет.

Некоторое время — лежала неподвижно. Потом — заплакала. И, наконец, сквозь рыдания пробился смех. Не истерический — веселый. Клирик смеялся над собой.

— Какой я дурак, — приговаривал он под нос, выдирая из волос репьи, — Даже не дурак. Дура. Шестая блондинка в семье Дэффида! Ну как, как можно было поверить, что такие солидные, уравновешенные, мужественные люди, как Лорн и Дэффид, Гулидиен и сэр Эдгар, как лучшая ведьма округи, умница и сорвиголова Анна, будут бояться безобидного барабашки? А викарий, искренне верующий человек, решившийся на подвиг, испугался глухого шума подземной воды и повернул, не доходя до вершины?

Немайн, выходя на ловлю привидений, вела себя беспечно. Может быть, оттого, что суметь оставить дитя — хоть и на время — было оглушающей, сияющей победой над собой? На фоне которой сумрачного настроения провожающих Клирик попросту не заметил. Как и того, что викарий перекрестил Немайн в спину. А Эгиль тайком утёр скупую мужскую слезу. Вели они себя точно техники, провожающие летчика в бой. Мол, помочь ничем больше не можем. Но — постарайся вернуться назад. И если бы Немайн не скатилась на другую сторону холма, к морю, во второй раз никуда не отпустили.

Викинги, кстати, собирались пойти с богиней — но тут она им сообщила, что физическая сила будет бесполезна. И оставила в лагере…

Клирик продолжал рассуждать, толку не было. Зато изнутри угрызало. Принялся копаться в себе. Оказалось: стыд. За трусость, за девичью плаксивость. И за то, что оставила ребёночка! Пусть с Анной и с родной матерью — но мало ли что… И если второе можно было пропустить по части женской физиологии, третье — сидовской, то первое попросту не имело объяснения. Особенно после боя с викингами. Тогда он полез против топора — а это страшно. По описаниям и по обморочным видениям. Наяву же было совершенно безразлично. Присутствовало теоретическое ощущение, что могут при неудаче и убить. И, наверное, убьют. Чего не хотелось. Тоже теоретически — шансы-то не считались и даже не чувствовались.

Теперь же от короткого взгляда в сторону вершины живот прихватывало. Немайн скрипнула зубами. Подобрала рясу повыше. И начала восхождение.

В конце концов, её прихватили врасплох. Второй раз — не выйдет! А если и получится точно так же, наблюдения будут не заполошными, а рациональными. Может, удастся понять, что там происходит, наверху. А заодно восстановить самоуважение.

На этот раз сиду накрыло на первых шагах. У самой подошвы. Ноги подкосились, но руки судорожно вцепились в желто-зеленый летний дерн. По глазам полоснуло темными пятнами. По печенкам-селезенкам пробежал холодок. Но уже через минуту сердце Немайн стучало ровно. Животный ужас отступил.

— Это — малый сабантуй, — сообщила «барабашке» Немайн, — это даже разочаровывает. Посмотрим, на что ты ещё способен, "братец".

Встала. Вытерла перепачканные в коричневой влажной земле перчатки о рясу. Вырвала длинную метелку какого-то полевого злака, сунула в уголок рта. И, не торопясь, словно на прогулке, пошла наверх.

Она проделала больше половины пути, когда душу сжало великанским кулаком. Вершину холма заволокло смертельно холодным туманом, трава под ногами стала седой. Немайн била дрожь. Но на этот раз она даже не упала. А спустя несколько секунд, когда трава снова позеленела, а туман растаял, сделала шаг вперед. Потом ещё. Потом ещё. Хотелось бежать к вершине, скорей, скорей, пока не накатило снова. Но — было нельзя. Бег — штука динамическая, неустойчивая. И если непонятное навалится до вершины, тогда — катиться вниз, как в первый раз. А в то, что его хватит еще на одну попытку восхождения, Клирик не верил.

Когда перед глазами встали черно-зелёные скалы вершины, похожие на остатки сгнившего зуба, холм закричал снова. Прямо перед глазами встали ряды фигур в белом, дневные тени тянули бесконечные руки к Немайн.

сида не побежала — но упала. И в землю вцепилась, будто на отвесной круче.

— Выживу, — бурчала под нос Немайн, — наплюю на всё, начну учиться вышивке. Гладью, крестиком и всяко. И вообще, немецкие три «к» — правильная штука: кухня, церковь, детская!

И поползла вперёд. На вершине было голо. Черные и бурые скалы, как гнилые зубы, торчали из вереска. Никого и ничего.

— Я ещё тут? — удивилась Немайн, отнимая от ушей дрожащие руки, — Как странно. Но раз так… Господи, не дай попасть под это на вершине! Ну… встала. И пошла!

Клирик был зол. По инерции — на себя. И всё повторял себе и повторял, что если не решит задачу с холмом — вернувшись в город станет обычной девчонкой. Насколько вообще позволят. А, видимо, позволят, смирятся. Выйдет замуж, будет доить коров, как озёрные… Кстати, интересное прочтение девиза: "негоже лилиям прясть". А гоже лилиям карабкаться по палеозойским отложениям? Юрской складчатости, кайнозойского подъёма? Но что же это за дрянь? Ктулху, как и первой уэльской ночью, не фтхагн. Но тогда: что это было? Неясно. Но понятно, что без плана действий и гипотез, лезть наверх больше не стоит. Для Эдгара с компанией это — магия. А с нормальной, естественной точки зрения — феномен. Скорее всего — природный… А, вот ты где. Ну, здравствуй, «братик». Как же тебе сделать прощай?