Гай Юлий Орловский - Ричард Длинные Руки - принц-регент

Я заметил мирно:

— А отец Терц вытаскивал его одной рукой.

Настоятель впервые нарушил свое молчание:

— Откуда вы знаете?

— Сам видел, — пояснил я. — Отец настоятель, может быть, вы лично достанете из этого тайника…

— Что? — спросил он.

— Не знаю, — признался я. — Но я знаю, что отец Терц спрятал там некие бумаги.

Кроссбрин посмотрел на аббата, на меня, оставил кирку и, сунув руку в темную выемку, пошарил там. Шарил долго, у меня екнуло сердце, а вдруг там пусто, опозорюсь еще как, петушился, топорщил перья, распускал хвост, а тут такой облом…

Все охнули, когда Кроссбрин вытащил свернутый в трубочку лист бумаги, с поклоном передал его аббату, даже не сделав попытки развернуть самому.

Все молча ждали, я тоже не двигался, чтобы не отвлекать на себя внимание.

Аббат развернул медленно, облеченные все делают неспешно, чтобы дать себе время приготовиться к любой неожиданности. Свиток все разворачивался и разворачивался, наконец дошел до конца, что вообще-то начало, и все затаили дыхание.

Зыркнув на меня испытующе, он снова всмотрелся в свиток и произнес не по-старчески суровым голосом:

— Это рука брата Терца. Подтверждаю.

Мальбрах и Форенберг охнули, Кроссбрин нахмурился.

— Вы его почерк, — спросил он, — все еще помните?

— Еще бы, — ответил аббат. — Он переписывал книги в течение многих лет со всем тщанием. Да, это его почерк… узнаю…

Мальбрах сказал просяще:

— Не томите…

Аббат сказал чуть тише:

— Да-да, понимаю… Пишет он… сейчас-сейчас… ага, вот: «Я боролся со всей кротостью и смирением, но темная часть побеждала. Я боролся с гневом и яростью, но она побеждала еще быстрее. Тогда я решился на самый святотатственный для христианина поступок — убить себя, зная прекрасно, что самоубийц в рай не берут, а на земле хоронят за оградой кладбища.

Прошу простить меня, братья. Я слаб, я пытался поднять камень не по своим силам и был наказан за гордыню. Бойтесь серой стены и присматривайте за нею».

Он умолк, лицо оставалось таким же неподвижным, но я видел, что он достаточно озадачен.

Кроссбрин сказал недовольно:

— И что мы узнали? Кроме того, что у брата паладина бывают видения?

Аббат взглянул на меня, я сделал шаг вперед и поклонился всем.

— Мы кое-что да узнали, — пояснил я. — Что именно… еще надлежит осмыслить. Жаль, он написал так мало об этой таинственной темной части, но подозреваю, она же имеет отношение к той темной твари, что так долго бесчинствовала в стенах монастыря!

Приор фыркнул.

— Что за бред!

— Предложите что-то умное, — сказал я с готовностью. — Если не можете, то будем рассматривать и бред. Даже полнейший! Это лучше, чем тонуть сложа руки. Что за серая стена?

Они переглянулись, смолчали, только аббат проронил:

— Она перекрывает часть подземелий… в самом нижнем этаже. Даже не этаже… там просто пещеры. Некоторые пришлось закрыть и опечатать святыми заклятиями. Пойдемте отсюда… что-то меня ноги подводят.

Мальбрах и Форенберг с готовностью подхватили его с обеих сторон. Я пошел рядом с Кроссбрином, тот выглядит до крайности раздраженным, как всякий администратор, которому приходится заниматься вопросами, выходящими за рамки.

— Как видите, — сказал я как можно более дружелюбным тоном, — я не подвел вас.

— В смысле?

— Вы пригласили старших братьев, — объяснил я, — и это оказалось не зря.

Он буркнул недружелюбно:

— Не уверен.

— В записке не было смысла?

— Похоже на то, — сказал он с неприязнью. — Мне он всегда не нравился, гордыня его родилась раньше него самого!.. А его признание, что он не был убит, а покончил с собой, свидетельствует против него.

— Возможно, — осторожно сказал я, — у него не было выбора.

— Выбор есть всегда!

— Вот он его и сделал, — сказал я. — А что, если некая темная сила уже начала брать над ним верх? И чтобы этого не допустить, он едва успел… Что за серая стена и почему ее надо бояться?

Он замедлил шаг, потом остановился вовсе, чтобы не наступать на пятки медленно двигающейся тройке с настоятелем посредине.

— Отец настоятель ответил, — произнес он подчеркнуто терпеливо. — Серая стена перекрывает дорогу в некоторые нижние пещеры.

— Почему?

— Там прекращены работы, — ответил он с таким видом, что объясняет тупоголовому, а я, обидевшись, должен прекратить расспросы.

— Ох, — сказал я радостно, — как вы хорошо и подробно объясняете, отец Кроссбрин! Я просто счастлив. Чувствуется, что эта тема вам самому крайне интересна до фибров вашей необъятной души, исполненной благочестия и набожности. А почему прекращены работы? Рудная жила исчерпалась?

Было видно, что поначалу он вроде бы ухватился за подсказку и готов был подтвердить, что да, так и случилось, но вовремя сообразил: в пустые пещеры глупо перекрывать дорогу особой стеной да еще укреплять святыми заклятиями повышенной мощности, а то и убойной силы.

— Отец Терц, — сказал он мрачно, — был из тех людей, кто слишком уж рисковал…

Я картинно изумился:

— Здесь, в Храме?.. Где тишь да гладь?

Я постарался сделать свой тон при всей показной вежливости предельно оскорбительным, и Кроссбрин, будучи все-таки самцом, хоть и в монашеской рясе, моментально взъерошился.

— У нас вовсе не тишь, — ответил он сквозь зубы. — Вы гость, а гостю принято показывать оранжереи, а не кухню.

— Но риск, — сказал я, возвращаясь к Терцу, — благородное и богоугодное дело…

— Когда касается себя лично, — возразил Кроссбрин. — Но когда находки грозят нанести ущерб всем, а то и вообще разнести все…

Он возобновил движение, хотя, на мой взгляд, можно бы отпустить аббата с помощниками и подальше, ползут как черепахи.

Я догнал, пошел рядом, сердце колотится в радостном возбуждении, хотя чему тут радоваться, тот придурок зашел слишком далеко и чуть все не разрушил…

Хотя почему придурок, обычный увлекшийся ученый, что отыскал нечто и пробует из любопытства, мол, получится или не получится взорвать мир…

Поднимались мы достаточно долго, намного дольше, чем опускались, словно побывали в каких-то неведомых подземельях, а не просто на нижнем этаже в крыле с заброшенными кельями.

Кроссбрин всем видом показывал, что ни в какие разговоры вступать не желает, хотя я сыпал комплиментами, говорил о высокой роли приора, который как раз всем Форенберг, в то время как аббат просто царствует, распинался о том, как непросто ему управляться с таким непростым хозяйством, где и люди непростые, и условия жизни не совсем комфортные…

Уже когда шли по залу с расчерченными плитами пола и цветными стеклами в стрельчатых витражных окнах, я оставил Кроссбрина и догнал аббата.

Отцы Мальбрах и Форенберг посмотрели недружелюбно, от меня одни неприятности, но я признаю аббата, несмотря на его немощность, великим человеком, потому поклонился и спросил в лоб: