Сергей Лукьяненко - Непоседа

— Мы советовались с докторами и мистиками, волшебниками и колдунами, — вздохнул Сутар. — Никто не знает, как это лечить. Лекарства и заклинания от излишней жестокости существуют, но никто не пробовал придумать лекарство от излишней доброты. Один колдун, кстати, очень заинтересовался вопросом. Он сказал, что доброта может быть прекрасным оружием. Надо только заколдовать жителей враждебной страны, чтобы они желали всем добра. Чтобы они не казнили убийц и не сажали в тюрьмы воров, не мешали грабить общественные посевы и разворовывать королевские рудники, чтобы любое зло называли последствием тяжелого детства и недостатка внимания. Колдун сказал, что пройдет одно-два поколения и страна, попавшая под такое заклятие, вымрет — родители не станут заботиться о детях, дети о родителях, правитель не станет беречь народ, а народ — слушаться правителя.

— Но если все станут добрыми, то там не будет воров, грабителей и убийц! — пылко возразил Абнувас.

— О, мудрый султан, — горько сказал шут, — заклинание никогда не подействует на всех. Найдутся те, кто перед ним устоит. Найдутся те, кто по своему гномьему или эльфийскому происхождению поддастся заклинанию не в полной мере: к примеру — не будет грабить и убивать только своих соплеменников. А больше всего будет тех, кто по причине душевного недоразвития творил и продолжит творить зло, даже не думая, что это зло. Заклинание свяжет руки только людям и без того добрым. Злодеям оно позволит творить все, что угодно.

— А еще очень быстренько набегут ушлые люди из соседних государств, — сказал Иен. — То-то они порадуются! Факт!

— И тот колдун придумал это заклинание? — забеспокоился Абнувас. — Это очень нехорошо, надо его отговорить!

— Ну, к счастью, тот колдун скоропостижно умер, — сказал Сутар. — Свалился с вершины своей башни, а поскольку в зубах у него почему-то застряли скомканные страницы его колдовской книги, он не смог волшебством смягчить падение.

— Бедняга, — вздохнул Абнувас. — Какая трагическая случайность… Уверен, поразмыслив, он бы сам отказался от своих планов!

Трикс ошеломленно смотрел на Сутара.

Шут пожал плечами:

— Согласен, это было бы мощное оружие. В случае конфликта с вашим королевством, к примеру… Но мы же все-таки не чудовища какие-то! Ну драконье пламя, чума, наводнение… Но должны же быть какие-то моральные границы!

Трикс облегченно вздохнул.

— Теперь ты понимаешь, что наш добрый султан, — шут вздохнул, — не поможет в решении той проблемы, что перед нами встала.

— Какой проблемы? — забеспокоился Абнувас.

— Не беспокойтесь, это мелкие вопросы, недостойные вас, — отмахнулся шут. — Кстати, я шел к вам, чтобы предупредить — заболела одна из гончих собак, у нее отнялись лапки. Вы бы не могли…

— Конечно! — вскочил Абнувас. — Что же ты не сказал сразу, шут? Я немедленно пойду к бедной собачке!

Едва султан удалился, как шут развел руками и пожаловался:

— Ну вот, видите? Он проявляет доброту ко всем. Он не разделяет малую доброту и большую. Не видит, как из-за мелочей страдает главное… Ох, неужели и мы с визирем в ту ночь заразились этой болезнью… и оставили на троне непригодного султана.

— Сутар, — вздохнул Трикс, — я все понял, да. Султана не стоит даже огорчать рассказом про Прозрачного Бога. Тогда, быть может, мы пойдем к Великому Визирю?

Сутар кивнул:

— Я собирался устроить вашу встречу поздним вечером. Но раз уж вы здесь — пойдемте. Аблухай сейчас в театре, смотрит какое-то представление. Обычно это настраивает его на добродушный лад.

— То есть с Великим Визирем у нас не будет таких проблем, как с султаном? — уточнил Трикс.

— О нет. Таких проблем не будет, — твердо пообещал шут.

Великий Визирь Аблухай слыл покровителем искусств, знатоком живописи, ценителем музыки, поклонником скульптуры, исследователем архитектуры, другом ремесел и светочем знаний. В этом, конечно, нет ничего необычного, за исключением того, что Аблухай и впрямь покровительствовал искусствам, разбирался в полотнах старых и новых мастеров, обожал музыку народную, камерную и оперную, не пренебрегая, впрочем, авторскими песнями под дутар, обожал древние статуи (особенно изображающие прекрасных обнаженных девушек), мог на память перечислить все красивейшие здания Самаршана и королевства, ценил искусную работу мастеров-краснодеревщиков и ювелиров, а также издал указ о непременном обучении грамоте и счету всех детей мужского пола, изъявивших к тому желание. Потому нет ничего удивительного, что все люди творческие и жаждущие признания (а также золота и серебра) съезжались в Дахриан со всех концов света. Даже суровые мастера варваров, режущие из моржовой кости и минотавровых рогов священные амулеты, порой посещали Дахриан. Даже гномы иногда посылали своих кузнецов преподавать на факультете Ковки и Литья. Даже высокомерные эльфы однажды приняли участие в певческом турнире, после которого несколько десятков человеческих певцов со стыда сменили профессию.

Трикс к искусству относился с подобающей аристократу и магу снисходительностью. Конечно, чтобы соорудить магическую башню или самый простенький дворец, надо знать архитектуру, да и менестреля послушать на пиру всегда приятно. Но тратить на любование танцами или разглядывание картин целые дни? Удивительно скучное занятие!

— Главное, чтобы Великого Визиря не обуяла жажда творчества, — озабоченно сказал Сутар по пути.

— А это как?

— Ну, если Великий Визирь будет увлечен картинами — он может попросить вас нарисовать свой вопрос. Если танцами — то станцевать его. Видишь ли, юноша, визирь благоволит к тем, кто разделяет его увлечение искусствами…

— Главное, чтобы он сейчас не был увлечен ваянием из мрамора, — сказал Трикс. — А то я вопрос буду задавать несколько месяцев…

Вслед за шутом Трикс и Иен прошли длинными коридорами, распугивая своим появлением охранников и слуг. Сутар явно пользовался во дворце авторитетом. Поднявшись по широкой мраморной лестнице, они вошли в резную дверь и оказались в небольшой, уютно обставленной ложе, нависающей над полутемным театральным залом. Занавес на сцене был задернут, публика в зале — по большой части люди артистической наружности — что-то обсуждала, лакомясь жареными подсоленными зернами кукурузы. В ложе на широком мягком диване развалился пожилой мужчина в длиннополом халате — сухонький, с быстрыми умными глазами, простым белым тюрбаном, украшенным одним-единственным изумрудом, — но крупным и чистым, сияющим, будто зеленый фонарик. Столик рядом с диваном был, как положено, завален фруктами и сладостями.