Алан Троуп - ЛЮДИ КРОВИ

– Такая молодая… свеженькая…

Он внимательно осматривает жертву, выбирая, с чего ему начать трапезу. Я стараюсь не смотреть. Иду открывать окна, чтобы впустить в комнату солнце. Он тем временем приступает к завтраку.

– Не капризничай пожалуйста, – усмехается отец. – Ты, между прочим, весь в ее крови.

Я потрясенно осматриваю себя, трогаю липкие, пятна, покрывающие мои руки и ноги.

– Я не подумал об этом…

Отец снова усмехается:

– Это всего лишь кровь. Легко смыть.

Кивнув, я нервно кружу по комнате, а он продолжает пиршество. Насытившись, он удовлетворенно вздыхает и обращает наконец на меня внимание:

– И все-таки скажи, Питер, из-за чего был весь сыр-бор ночью?

– Я не хотел, чтобы она умерла, отец! Она мне нравилась. Я мог бы встречаться с ней и дальше. Иногда бывает так одиноко!

– Думаешь, я не знаю? У меня не было подруги с тех пор, как умерла твоя мать. Но я не распускаю нюни над каждой мертвой женщиной!

– Ты старый! – кричу я и тут же жалею об этом. – Прости, отец! Просто я расстроен. Сначала этот запах, потом смерть Марии…

– Кстати о запахе! – отец предпочитает не заметить моей вспышки. Он смеется. Правда, трудно разобрать, что это на самом деле: смех или кашель… – Ты, кажется, говорил, что пахло корицей и гвоздикой? Я киваю.

– И немного мускусом?

– Да.

– И как это на тебя подействовало?

– Я как будто сошел с ума, – ответил я. – Мне захотелось секса И еще я ощутил ужасный голод.

Я просто не мог с собой совладать…

Отец хлопает в ладоши:

– Я же говорил тебе!

Он разговаривает со мной беззвучно, но его мысленная речь на сей раз гораздо энергичнее, чем раньше. Он говорит почти радостно. – Я знал, что это будет, и говорил тебе!

Как раздражает меня этот старик!

– Что? Что ты говорил мне?

Он смеется, машет лапами, потом съедает еще немного, хотя прекрасно знает, что эта пауза заставит меня нервничать еще больше.

– Разве я не обещал тебе, что однажды ты встретишь подругу по крови? – спрашивает он наконец.

– И что?

Он игнорирует мое недовольство, снисходительно улыбается мне, намекая на мою неспособность мыслить самостоятельно. Мне уже давно хочется выйти из этой комнаты.

– Питер,- торжественно сообщает мне старик. – Ты нашел свою женщину.

– О чем ты?

Отец качает головой:

– Запах, Питер! Аромат! Почему, как ты думаешь, он так на тебя подействовал?

Отец грубо гогочет:

– У нее течка, сынок! Овуляция! У наших женщин это случается раз в четыре месяца. Пока они девственны, они раз в четыре месяца издают этот запах. Он далеко распространяется.

– Но где же она?

Отец пожимает плечами:

– Она может быть где угодно, в пределах полутора тысяч миль от нас. Тебе повезло. Мне пришлось отправиться в Европу, чтобы найти твою мать.

Он рассеянно ковыряется в останках, лежащих перед ним, отламывает ребро, обсасывает его. И я смотрю на это без содрогания, почти не думая о Марии. Теперь мои мысли сосредоточены на запахе. Я пытаюсь представить себе существо, которое его издает.

– Как же мне найти ее, отец?

Он поглаживает себя по физиономии:

– Твой нос подскажет тебе, сынок. Все просто.

– Но… так далеко…

Отец хохочет, потом заходится кашлем. У него перехватывает дыхание. Я жду, пока приступ пройдет.

– Я только обещал тебе, что ты найдешь ее, Питер. Я не говорил, что это будет легко.

Мысль о женщине одной со мною крови поглощает меня целиком, полностью занимает мое сознание, вытесняет все остальное. У меня множество вопросов. Но отец отмахивается:

– После, Питер, – говорит он. Голова его падает на грудь, глаза закрываются. – Дай мне отдохнуть. Приходи завтра вечером, тогда и поговорим. Его дыхание становится медленным и ритмичным, и я понимаю, что тормошить его бесполезно. Глядя на разбросанные вокруг обглоданные кости, я снова удивляюсь его прожорливости. Теперь остается только ждать, пока он выспится.

Визг и вой собак снаружи напоминают мне о том, как много надо сделать. Собаки учуяли запах свежего мяса, и теперь им не терпится получить свою долю. Я выношу внутренности и вообще все, что не съел отец, на галерею и бросаю свирепой стае. Потом возвращаюсь в комнату и стараюсь уничтожить все следы пребывания Марии в доме. Снимая залитый кровью чехол с матраса, я глубоко вдыхаю, надеясь ощутить в воздухе тот самый аромат корицы, но ветер приносит мне только обыкновенные морские запахи. Это легкий свежий ветерок, который каждые несколько минут меняет направление.

Я думаю, о сильном ветре, который дул вчера ночью. Казалось, у него была собственная воля. Если бы я только мог вспомнить, откуда он дул! Это привело бы меня к ней.

Я поднимаюсь по винтовой лестнице на третий этаж и бросаю вещи Марии в камин. Еще раз пытаюсь припомнить, с какой стороны дул ветер вечером, но не могу. Все мое внимание тогда было сосредоточено на Марии. Я просто не заметил, куда гнулись ветви деревьев и куда катили волны. Мне хорошо известно, что ближе к лету почти ежедневно и еженощно дует юго-восточный ветер. Зимой, разумеется, дует северный и приносит нам холодный воздух. Но в марте дуть может откуда угодно!

Подбрасываю поленьев в огонь, слушаю, как они трещат, когда их охватывает пламя. Одежда Марии темнеет, съеживается и постепенно превращается в золу. Налетает ветерок, и я с надеждой принюхиваюсь. Ничего. Он шевелит пламя в камине, гуляет по комнате, оставляя за собой легкий запах дыма и дребезжа стеклами в окнах.

Я продолжаю заниматься своими делами. Поднимаюсь по винтовой лестнице на самый верх, беру в руки конец толстого каната, намотанного на большой железный крюк, вбитый в стену. Собираю петли каната, лежащие на полу.

Юго-восточный ветер! Да, теперь я уверен. Я вспомнил, как он обдувал наши тела, ворвавшись в окно, и пенистые гребни волн в бухте откатывались на север. Значит, она живет где-то на Карибах или в Латинской Америке. Пытаюсь представить себе ее экзотический облик. Я чувствую себя подростком перед первым свиданием. Впервые неизвестно за сколько лет разматываю веревку, сжимаю ее в правой руке, а в левой держу свободный конец, перепрыгиваю через перила и лечу в шахту лестницы. Надо мною – древнее хитросплетение разных шкивов и блоков, которые визжат и стонут, когда сквозь них протягиваются канаты. Все приходит в движение под действием тяжести моего тела. Мое падение замедляется благодаря противовесу – деревянной платформе, которая поднимается навстречу мне снизу.

Поравнявшись со мною на третьем этаже, она чувствительно бьет меня по ногам. Судя по скорости падения, я вешу по крайней мере на пятьдесят фунтов больше платформы. В юности было совсем другое соотношение. Тогда вообще было не очень понятно, кто тяжелее. Мать ненавидела это сооружение и уговаривала отца запрещать мне такие игры. Он запрещал, но, судя по азартному блеску в его глазах, и сам был бы не прочь попробовать.