Анджей Сапковский - Ведьмак (большой сборник)

— Не знаешь?

Она наклонилась, он почувствовал на лице прикосновение ее волос, пахнущих сиренью и крыжовником, и вдруг понял, что никогда не забудет этого аромата, этого мягкого прикосновения, понял, что никогда уже не сможет сравнить их с другими запахами и другими прикосновениями. Йеннифэр поцеловала его, и он понял, что никогда не пожелает других губ, кроме этих мягких, влажных и сладких от помады. Он вдруг понял, что с этой минуты для него будет существовать только она, ее шея, ее руки и грудки, высвободившиеся из–под черного платья, ее нежная, прохладная кожа, не сравнимая ни с одной из тех, которых он касался. Он видел совсем рядом ее фиалковые глаза, прекраснейшие глаза в мире, глаза, которые, он так этого боялся, станут для него…

…всем. Он знал это.

— Твое желание, — шепнула она, приложив губы к самому его уху. — Не знаю, может ли вообще исполниться твое желание. Не знаю, существует ли в Природе Сила, способная исполнить такое желание. Но если может, то ты приговорил себя. Приговорил себя… ко мне.

Он прервал ее поцелуем, объятием, прикосновением, лаской, ласками, а потом уже всем, всем собою, каждою своей мыслью, единственной мыслью, всем, всем, всем. Они прервали тишину вздохами и шелестом раскидываемой по полу одежды, прервали тишину очень мягко и неторопливо, обстоятельно, заботливо и нежно, и хотя оба не очень–то знали, что такое заботливость и нежность, это свершилось, ибо они очень того хотели. И вообще, они не спешили — и весь мир вокруг перестал существовать, перестал существовать на краткий, совсем краткий миг, а им казалось, что это была целая вечность, потому что это действительно была целая вечность.

А потом мир снова возник, но теперь он существовал уже совершенно по–другому.

— Геральт?

— Ммм…

— И что теперь?

— Не знаю.

— Я тоже не знаю. Потому что, понимаешь, я… Я не уверена, стоило ли тебе обрекать себя на меня. Я не умею… Подожди, что ты делаешь… Я хотела тебе сказать…

— Йеннифэр… Йен…

— Йен, — повторила она, полностью подчиняясь ему. — Никто никогда меня так не называл. Скажи еще раз, пожалуйста, ну скажи.

— Йен…

— Геральт…

Дождь прекратился. Над Риндой загорелась радуга, она пересекла небо оборванной многоцветной дугой. Казалось, она вырастает прямо из разрушенной крыши корчмы.

— О боги, — буркнул Лютик. — Какая тишина… Они мертвы, говорю вам. Или поубивали друг друга, или мой джинн их прикончил.

— Надо бы взглянуть, — сказал Вратимир, вытирая лоб помятой шапкой. — Они могут быть ранены. Может, вызвать медика?

— Уж скорее могильщика, — сказал Крепп. — Знаю я этих колдуний, да и у ведьмака в глазах тоже чертики бегали. Что поделаешь, надо копать на жальнике две могилы. Правда, эту Йеннифэр я посоветовал бы перед захоронением проткнуть осиновым колом.

— Какая тишина, — повторил Лютик. — Только что доски летали, а теперь мертвая тишина, слышно, как муха пролетит.

Они подошли к развалинам будущей корчмы. Осторожно и медленно.

— Пусть столяр готовит гробы, — сказал Крепп. — Скажите столяру.

— Тише, — прервал Эррдиль. — Я что–то слышал. Что это было, Хиреадан?

Эльф откинул волосы с остроконечного уха, наклонил голову.

— Не уверен… Подойдем поближе.

— Йеннифэр жива, — вдруг сказал Лютик, напрягая свой музыкальный слух. — Я слышал, как она застонала. О, снова!

— Верно, — подтвердил Эррдиль. — Я тоже слышал. Застонала. Вероятно, ужасно страдает. Хиреадан, куда ты! Поберегись!

Эльф осторожно заглянул в разбитое окно и тут же отпрянул.

— Пошли отсюда, — сказал он кратко. — Не будем им мешать.

— Так они оба живы? Хиреадан? Что они там делают?

— Пошли отсюда, — повторил эльф. — Оставим их ненадолго вдвоем. Пусть останутся, она, он и его последнее желание. Переждем в какой–нибудь корчме, пройдет немного времени, и они к нам присоединятся. Оба.

— Нет, что они там делают? — заинтересовался Лютик. — Скажи же, черт побери!

Эльф улыбнулся. Очень, очень грустно.

— Не люблю громких слов, — сказал он. — Но другими словами этого не передать.

На поляне в полном вооружении, без шлема, в откинутом на плечо карминовом плаще ордена стоял Фальвик. Рядом, скрестив руки на груди, — плотный бородатый краснолюд в лисьей шубе, кольчуге и шлеме с бармицей из железных колец.

Тайлес, без доспехов, в коротком стеганом камзоле, медленно прохаживался, время от времени помахивая обнаженным мечом.

Ведьмак осмотрелся, остановил коня. Кругом посверкивали полулаты и плоские каски окружавших поляну вооруженных пиками солдат.

— Дьявольщина, — проворчал Геральт. — Можно было ожидать.

Лютик развернул коня, тихо выругался, увидев отрезающих им отход пикинеров.

— В чем дело, Геральт?

— Ни в чем. Держи рот на замке и не встревай. Я попробую как–нибудь отбрехаться.

— Я спрашиваю, в чем дело? Снова приключение?

— Заткнись.

— Глупая была мыслишка съездить в город, — простонал трубадур, поглядывая на выступающие над лесом недалекие башенки храма. — Надо было сидеть у Нэннеке и не высовывать носа…

— Я же сказал, заткнись. Вот увидишь, все выяснится.

— Не похоже.

Лютик был прав. Не походило. Тайлес, размахивая мечом, продолжал расхаживать, не глядя на них. Солдаты, опершись на пики, глядели угрюмо и равнодушно, с минами профессионалов, у которых убийство не вызывает усиленного выделения адреналина.

Геральт и Лютик слезли с коней. Фальвик и краснолюд медленно подошли.

— Вы оскорбили благородного Тайлеса, ведьмак, — сказал граф без предисловий и требуемых обычаем приветствий. — А Тайлес, как вы, вероятно, помните, бросил вам перчатку. На территории храма не годилось настаивать, поэтому мы подождали, пока вы выглянете из–под юбки богослужительницы. Тайлес ждет. Вы должны биться.

— Должен?

— Должны.

— А вам не кажется, господин Фальвик, — криво усмехнулся Геральт, — что благородный Тайлес оказывает мне слишком много чести? Я не имел удовольствия быть посвященным в рыцари, а что до рождения, то уж лучше не вспоминать о сопутствовавших ему обстоятельствах. Боюсь, вряд ли я достоин того, чтобы… Как это говорится, Лютик?

— Недостаточно достоин того, чтобы дать сатисфакцию и сойтись на ристалище, — продекламировал поэт, раздувая щеки. — Рыцарский кодекс гласит…

— Капитул ордена руководствуется собственным кодексом, — прервал Фальвик. — Если б рыцаря ордена вызвали вы, он мог бы отказать вам в сатисфакции либо нет, в зависимости от своего желания. Однако дело обстоит иначе: рыцарь вызывает вас, а тем самым поднимает до своего уровня, разумеется, исключительно на время, необходимое для того, чтобы смыть оскорбление. Вы не можете отказаться. Отказ временно сравняться с ним в достоинстве делает вас недостойным.