Валентин Маслюков - Рождение волшебницы

А потом уселся с бочкой между колен, запустил лапу в порядочно опустошенную уже емкость и тут перестал чавкать, обнаружив на соломенном ложе Золотинку. Из чего можно было заключить, что голубой медведь не совсем ясно представляет себе, что это. Вот двинул он губами… раз-другой с некоторым облегчением чавкнул и ухмыльнулся:

— Маша и медведь! Говори еще!

— Я спала, — потянулась Золотинка, — а тут кто-то навертел мне на ногу железную палку. Кто додумался посадить меня в железо?

— Я! — без малейшего смущения признал Поглум и зачерпнул капусты побольше. Но ничего, впрочем, этим не выиграл, потому что не донес текущую рассолом горсть до разинутой пасти.

— А зачем ты это сделал?

Лапа замерла… капуста посыпалась сочными ошметками обратно в бочку, из приоткрытой в тягостном раздумье пасти текла слюна.

— Так я сделал… — невразумительно пробормотал Поглум.

— А разве Маша у медведя в избушке сидела в оковах?.. Нет, не сидела, — заверила его Золотинка. — Медведь хорошо относился к Маше и никогда не сажал ее в оковы. А ты хорошо поступил?

— Плохо? — высказал предположение голубой медведь.

— Плохо, — подтвердила Золотинка. — Худо ты поступил.

— Ну и что? — спросил Поглум с тем же недоумением.

Настал ее черед ошарашенно примолкнуть. Как растолковать медведю разницу между «плохо» и «хорошо»? Это трудная вещь и для людей, что уж говорить о диком звере с высокогорий Меженного хребта, который достоин был уважения уже и за то только, что следовал родовой традиции не есть дохлятины. Трудно было требовать от него большего. И даже нечестно.

— Тогда сними с меня эту противную железяку! — сказала Золотинка в расчете избежать всяких объяснений вообще.

Но не тут-то было: хватать или не хватать, вязать или не вязать — на этот счет у медведя имелись свои собственные, выработанные и устоявшиеся понятия.

— Нет, не сниму!

— А почему ты не снимешь? — пыталась внести смуту в его ясные понятия Золотинка.

Но Поглум достаточно хорошо уже представлял себе, куда заведет его этот скользкий путь: что да отчего, почему и как. Он сделал вид, что не слышит.

— Как тебе у меня нравится?

— Совсем не нравится, — сказала Золотинка, рассчитывая, что медведь не убережется и спросит «почему?». Однако он избежал и этой ловушки.

— Здесь жить можно! — рявкнул он так, что у Золотинки в ушах зазвенело. — Рукосил — исполин, хозяин! Раньше я убегал. Теперь я знаю: Поглум — маленький, Рукосил — большой.

Когда он замолчал, Золотинка заговорила так тихо, что Поглум должен был посунуться вперед, чтобы услышать.

— Рукосил держит тебя в неволе, в грязном, гнилом месте. Он посадил тебя в клетку, тебя, Поглума из рода Поглумов, которые не едят дохлятины!

— Молчи! — взревел медведь в неподдельной ярости и так хрястнул бочку об пол, что клепки брызнули во все стороны, капуста взорвалась, залепив потолок, морду медвежью и пасть.

Пока ошеломленный собственной яростью Поглум прожевывал последствия взрыва, а также прочищал от них глаза и ноздри, Золотинка позволила себе высказать несколько соображений, благо уши у медведя не были забиты капустой:

— Да, во сне ты гуляешь по горам. Ты гоняешь по кручам козлов и разоряешь орлиные гнезда. Во сне владеешь простором, ловишь рыбу-пеструшку и пьешь хрустальную воду. Но горы во снах, а не здесь. Это ты понимаешь?

Ошметки капусты все еще висели на носу, придавая Поглуму выражение дикое и бессмысленное. Трудно сказать, понимал ли он. Ничего нельзя было угадать, глядя на эту несуразную рожу.

— Молчи! — сказал он, но уже не так яростно.

— А мне вот мало гулять во сне, — вздохнула Золотинка. — Я хочу на волю, где мои друзья и родные.

— Молчи! — повторил Поглум совсем просительно и добавил, еще больше понизив голос: — Я буду тебе другом!

— Друзья не держат друг друга в оковах! — тотчас же возразила Золотинка.

Поглум неуютно поерзал.

— Друзей не держат в оковах? — спросил он, удалив с морды последние ошметки капусты.

— Нет! Никогда! И в заводе такого нет! — заверила Золотинка.

— Ну, тогда я еще не друг, — справедливо заключил он по размышлении. — Я буду тебе другом, когда сниму оковы. А пока сиди так.

— Умно! — хмыкнула Золотинка.

Но она слишком многого хотела от простодушного медведя — он принял насмешку за похвалу и довольно осклабился. Ошибка тем более извинительная, что Поглум искренне разделял мнение, что умно! И даже очень. Ловко.

В темнице можно было считать дни по обходам тюремщиков, они разносили похлебку и воду раз в сутки, по-видимому, около полудня. Когда Поглум засыпал, Золотинка, вывинтившись из оков, отправлялась на разведки.

Она бродила по темнице в поисках какого-нибудь иного выхода, кроме того, что вел через караульню. Проверила заброшенные лазы и закоулки, где полно было ржавого железа, а иной раз и костей. В нескольких местах встретила выложенные каменной кладкой перегородки, которые обрывали ход или муровали часть некогда обширного подвала. Хотенчик же указывал только на железные ворота караульни. Он вел Золотинку к известной ему цели, а промежуточные препятствия и трудности оставлял на усмотрение хозяйки. На то она имела глаза, уши и воображение, чтобы избежать опасности.

Она припадала к щели караульни, приглядываясь и прислушиваясь, и тогда начинал беспокоиться сторожевой пес, которого звали Зыком. Он безошибочно чуял чужого — запах девушки приводил его в бешенство. Зык оглушительно лаял и бросался на ворота. Тюремщики оттягивали собаку, били, но не могли успокоить. И все же они не торопились глянуть, что же там, за воротами, выводит из себя Зыка, потому что предполагали Поглума, который «неведомо чего колобродит».

Понемногу Золотинка уяснила себе подробности тюремного обихода, отношений и нравов. К Поглуму относились здесь с опаской, а попросту говоря со страхом. Когда бы не прямое распоряжение Рукосила, имевшего на то какие-то свои соображения, тюремные сторожа, несомненно, посадили бы медведя на цепь, да и вообще «залобанили», то есть убили. Глухо поминали здесь давние буйства Поглума, растерзанных и задавленных товарищей, поминался некий Пусторослик, который «едва ушел без спины». Медведь числился среди тюремных старожилов, потому что прочие узники, не столь толстокожие, по выражению сторожей, «не держались».

Если и попадались в темнице долгожители, то из рехнувшихся — не было тут, кажется, иного способа уцелеть, иначе как расстаться с разумом.

Золотинка установила достаточно уверенно, что караульня прямо сообщалась со двором, по видимости, нижним. Когда открывалась наружная дверь, доносились посторонние голоса и обрывки разговоров. Мужчины и женщины, даже мальчишки — простонародье: конюхи, повара, служанки… Остался как будто пустяк: выскользнуть. Незаметно. Без шума. Затеряться во дворе. Но как миновать Зыка? Цепь позволяла псу доставать и ворота темницы, и внешнюю дверь — основательное сооружение напротив ворот с маленьким откидным оконцем, в которое не пролез бы, наверное, и ребенок. Пространство слева, где у тюремных сторожей, как догадывалась Золотинка, была печь или очаг, оставалось для пса недоступным, но вряд ли там имелся еще один, дополнительный выход. Если окно, то, несомненно, с решеткой.