Валентин Маслюков - Рождение волшебницы

— А что, это хорошо осудить человека, если его даже не выслушали?

Однозвучный голос девушки заставил пигалика возвратиться к ней взглядом: черная личина хранила бессмысленный оскал.

— Рассуждать тут можно… — сказал Буян с заметным неудовольствием. — Что разводить? Сколько я помню Уложение о наказаниях, перелистайте его с начала и до конца, потом обратно, вы ни разу не встретите слова хорошо или слова плохо. Их нет… Или вы хотите, чтобы я развил мысль и углубился в весьма тягостные, отнюдь не праздничные подробности дела?

— Что ее ждет? — просто спросила Золотинка, в тягостных подробностях отнюдь не нуждаясь.

— И откровенно говоря, — продолжал Буян, как глухой, — не вижу оснований для смягчения приговора… Видите ли, по древним законам восьми скрижалей красота считалась смягчающим вину обстоятельством. Законодатель исходил из того, что человек не волен в своей внешности, которая склоняет его ко злу и пороку. Вполне основательный подход. Однако два столетия тому назад Девятый вселенский собор утвердил иной подход, не менее обоснованный: красота признана отягощающим вину обстоятельством. Кому много дано, с того много и спрошено. Имеете что возразить?

— А Золотинка, — продолжала она все тем же ровным тоном, словно не слышала объяснений, — что же все-таки ее ждет?

— Золотинка! — воскликнул Буян, сдерживая раздражение только из учтивости. — Чего было и ожидать: по некоторым свидетельствам она красавица! Находятся свидетели, которые называют ее очаровательной! В полном ходу такие выражения, как обаятельная, прелестная! Расследование показало: девчонка обладает особым даром распространять беду и всяческие напасти. Думаю, большой тайны не выдам, если расскажу немного из того, что добыто следствием. Так вот, жили-были два простодушных, доверчивых рыбака. Эти добрые люди вскормили, вспоили и взрастили красавицу. Да-да, Золотинку! Теперь их нет: Тучка погиб, Поплева исчез. Их нет, доверчивых, честных рыбаков. И самый дом их затонул. А что ей до этого! Разве красавица оглядывается назад?! Разве она ведет учет пепелищам и затонувшим кораблям?! Вы плачете? — вдруг сообразил Буян.

Да, эти сопящие звуки, что некоторое время уже вызывали у пигалика беспокойство, эти опущенные ресницы и поплывшие влагой глаза, которые повергли его в озноб… искривившиеся губы на оскаленной харе — все вместе это означало…

— Зачем вы плачете? — спросил Буян с дрожью в голосе.

Золотинка не дала ему ответа. И это так огорчило пигалика, что он, не зная способа исправить содеянное, робко тронул девушку за руку и пожал.

— Простите, — прошептал Буян.

— Я вовсе не плачу, — слезно вздохнула Золотинка. — Я вспомнила эту несчастную… как вы говорите, красавицу… Разве ее нельзя извинить?

— Нельзя, — тихо промолвил член Совета восьми.

Рука ее ускользнула. Расстроенный и пристыженный, Буян не набрался духу удерживать девушку. Затуманенный взор его выражал скорбный вопрос.

— Прощайте, — сказала Золотинка, отворачиваясь.

Толпы пришли в движение, следуя за отважной Герминой, которая ухватила скоморошьего царя Лепеля за вихры и потащила его пред государевы очи. Золотинка поспешила смешаться с гомонящим народом.

— Великий государь Юлий и великая государыня Нута! — кричала девушка-канатоходец вздорным голосом. — Рассудите нас! Прошу милости! Прикажите, государь, этому остолопу подняться на канат, как это делаю я, пусть попляшет!

Юлий поднялся. Золотинка протиснулась в первые ряды толпы, откуда ей было видно, как он взялся за поручень, подавшись вперед. Она почувствовала скованность и внутреннее беспокойство. Иного рода неподвижность угадывалась в юной государыне: узкий ворот жесткого платья, красного с золотым, резал подбородок, придавая чертам бледного детского личика неестественную застылость. Казалось, Нуте не хватает свободы, чтобы повернуться к мужу, — она скосила глаза.

— Великий государь! — не унималась внизу Термина. — Пора бы и власть употребить!

Вдруг Золотинка сообразила, что не видно Новотора Шалы, — как Юлий уразумеет без переводчика, из-за чего крик? Он собрался говорить, полагаясь, по видимости, на свои домыслы.

— Оставьте перебранку! — начал он громким, но не вполне выдержанным и ровным голосом. — Нужно проявлять снисходительность и к царям. Все распри от недостатка снисходительности. Чуть больше добродушия, и незачем будет воевать. Смотрите: вчерашние враги собрались сегодня на общий праздник. Здесь, вдали от столицы, я наместник моего отца Любомира, и пока иного нет и не сказано обратного, я принимаю начало над войском в крепости и в долине. Завтра мы продолжим свадебные торжества в стане курников. А потом возвращаемся вместе со всеми войсками в столицу. Через четыре дня мы выступаем. Таково мое повеление.

Заполнивший площадь военный люд слушал речь наследника в глубоком безмолвии. Слушали канатоходцы на вершине башни. С бесстрастными лицами внимали вельможи. Раскраснелась, подняв на мужа глаза, Нута. И гулко стучало Золотинкино сердце — она гордилась Юлием. Кажется, она начинала понимать, зачем ему понадобилась эта внезапная, скоропостижная, так сказать, свадьба среди побоища.

По площади раскатывалось «ура!». Золотинка ревниво оглядывалась, все ли кричат. Вельможи на гульбище, а были это все больше курники, разевали рот, но как-то без звука и косились друг на друга, не зная, как принимать обязывающее заявление княжича. Откуда-то из тени, из полумрака открытых во внутренность дворца дверей, выступил Рукосил. Он тоже воздерживался от ликования, словно бы разделяя сдержанные чувства своих противников. Истошное ура раскатывалось по площади среди мелкой воинской сошки и возвращалось, затухая.

— Властью наместника я принимаю право казнить и миловать! — возбужденно продолжал Юлий, едва только затихающий шум это позволил. — Проси, отважная дева, милости, и ты не встретишь отказа — обратился он к ожидавшей внизу Термине.

С этими словами Юлий стащил через голову золотую цепь и под восторженный рев толпы кинул ее в ловкие руки девушки. Посыпались с гульбища и монеты, воздух чертили, посверкивая, золото и серебро. Ударяясь о камни, червонцы звенели и скакали брызгами. Лепель кинулся подбирать, а Термина лишь поклонилась.

— Благодарю, государь, — сказала она с тем же хладнокровием, с каким ступала в поднебесье. — Раз так, то прошу милости! — вольно повернувшись, она указала на Порывая. — Пошли-ка своим повелением это медную чушку на канат! Окажи милость! — и она подбоченилась.

Юлий не понял. Не многим больше понимала и толпа, но притихла. Принимая требование Термины за продолжение прежних дурачеств, люди ожидали от княжича ловкого ответа и ничего больше. А вот того, что он не разумеет слованской речи, толпа не помнила. Наместник государя только что на свою беду заставил всех позабыть о своем увечье. Невозможно было представить себе, чтобы за этой решительной речью, за властной повадкой крылась все уничтожающая слабость.