Валентин Маслюков - Рождение волшебницы

Две смежных комнаты, разделенные не дверью, а полукруглой аркой между ними, и небольшой придел для ванны и прочих необходимых удобств, составляли временное (или, может быть, постоянное?) Золотинкино жилище. Место заключения, проще говоря. В последнем нетрудно было убедиться, подергав запертую за удалившимися пигаликами дверь. Никаких окон, разумеется, их замещали развешенные по стенам картины с изображением равнинной природы и моря. Самая необходимая обстановка. Случайные книги. Давно не бывшая в употреблении посуда. И зелень, на поверку искусственная.

«Так вот!» — сообразила Золотинка, перебирая жесткие, неживые плети растения, которое перебросилось по своду дверного проема. Она поняла: что-то такое произошло, отчего прошлое (да, кажется, и настоящее) утратило значение. Глубокий черный провал отделял вновь народившуюся Золотинку от самой себя. Исчезла непрерывность ощущений, расположенная во времени последовательность событий, которые дают уверенность в собственном существовании. Прошлая жизнь чувства потерялась — вот в чем дело! Потому-то и глядела на себя Золотинка отчужденным, оценивающим взором, словно узнать себя не могла.

Дней десять спустя она выслушала обвинительное заключение.

— Как хорошо все вы тут написали, — пробормотала она, — правдоподобно… Что мне за это будет?

Главный обличитель Республики Хрун опустил глаза в стол и подвинул бумаги:

— Статья двухсот одиннадцатая часть третья Уложения о наказаниях не дает возможности смягчить вашу участь, Золотинка. Я обдумал обвинение… Вообще говоря, нельзя исключить, что суд обнаружит в ваших действиях основания для того, чтобы применить часть вторую той же статьи. Что было бы очень большим облегчением для подсудимой. Однако я счел бы себя бесчестным пигаликом, если бы пытался внушить вам ложные надежды. Готовьтесь, Золотинка. Все, что я могу вам теперь сказать: готовьтесь. Вам понадобится все ваше мужество, чтобы выслушать приговор.

Ее водили на допрос в особое подземелье, где скамья для нее была поставлена на три ступеньки ниже, чем стол обвинителя, — чтобы обвиняемая не смотрела на обвинителя сверху вниз, что было бы неизбежно при естественной разнице в росте.

— Значит, надежды нет? — спросила Золотинка.

Писарь, молоденький щеголеватый пигалик за столиком на отлете, заскрипел пером, добросовестно записывая вопрос.

— Я передаю дело в суд, — сухо возразил Хрун. — Понадобится две-три недели, чтобы судьи изучили собранные свидетельства и назначили первое заседание. Тем временем вы можете избрать себе общественного защитника.

— Это нужно?

— Защитник окажет вам нравственную поддержку, — Хрун пожал плечами, хотя это и не вязалось как будто с ободряющим смыслом сказанного. — Он как бы разделит с вами тяжесть приговора.

— В нравственном смысле?

— В нравственном, — подтвердил обличитель, после изрядного промежутка, который понадобился ему, чтобы обдумать ответ.

— Кого вы мне посоветуете?

Странное дело, Золотинка все еще не верила в действительность угрозы, которую не скрывал от нее Хрун, или, скажем так, не ощущала ее. Замечательное ее простодушие было замешано на непритворной внутренней безмятежности.

— Занимают ли вас новости из Словании? — сказал Хрун, пропустив ее вопрос мимо ушей.

— Ну, я понимаю так, что вы не оставите меня без новостей. Если это нужно следствию.

— Да нет, — медлительно проговорил Хрун, выравнивая на столе бумаги, лежавшие и без того правильным порядком. — Все, что необходимо для поддержки обвинения, вы узнаете на суде. Соответствующие свидетельства, донесения, общие оценки положения после того, как запущенный вами искрень начал свою разрушительную работу в руках Лжевидохина. Дурные вести не залежатся. Так что если говорить об интересах следствия, то они надежно, я бы сказал, слишком надежно ограждены.

Неторопливая, даже скучная, вязкая речь Хруна не обманывала Золотинку. Случайный взгляд, быстрый и пронизывающий, несдержанное движение руки, некстати проступивший румянец — все выдавало страстную и, может быть, беспощадную натуру обличителя по призванию, по страсти и по вдохновению.

— Словом, я имел в виду, — заключил Хрун, оторвавшись, наконец, от раскладки бумаг, — что вы, может статься, захотите узнать что-нибудь о судьбе близких.

То был упрек.

— Да, я хотела бы знать. Как там у них?.. Поплева? Он где? Нашлась ли слованская государыня? Зимка вернулась к Юлию?.. И вообще.

— Да будет вам известно, что позавчера западнее города Медни произошло сражение слованских войск под водительством великого князя Юлия с мятежниками Рукосила-Видохина. — Хрун помолчал, ожидая вопроса, но легко обошелся и без него. — Войска слованского государя потерпели поражение. Рукосил со своими приверженцами, число которых день ото дня увеличивается, продвигается к столице. Юлий, вероятно, погиб.

Ничто не выдало Золотинку, она сгребла на колене темную ткань мешковатого платья, которое сшили для нее пигалики, и продолжала слушать, слегка выпрямившись.

— Ваш названый отец Поплева, вероятно, погиб. Во всяком случае, ни о том ни о другом нет никаких известий, они не объявились. Конюший Чеглок, главный военачальник Словании, с поля битвы бежал и теперь в Толпене. Впрочем, он ненамного опередил оборотня. Очень может быть, что в этот самый час, когда мы здесь с вами мирно беседуем, Толпень уже покорился Рукосилу. Со всеми вытекающими отсюда последствиями… Хотите знать подробности сражения?

— Нет.

По сути дела, Золотинка была глубоко больна, покалеченная Рукосиловым колдовством, окаменела и застыла душой. Обличитель Хрун не понимал этого, как не понимала этого до конца и сама девушка.

— Ваш двойник, ложная Золотинка, которая, как вы нам теперь разъяснили, есть Зимка Чепчугова дочь Лекарева Колобжегская, нашлась в обозе Рукосила.

— Рукосил рассчитывает еще раз ее использовать?

— Обращаются с Лжезолотинкой как с великой государыней.

— А! — равнодушно протянула Золотинка.

Писарь, похожий на семилетнего ребенка хорошенький пигалик, оторвался от бумаги, чтобы уставиться на девушку откровенным взглядом. Запоздало спохватившись писать, он встряхнулся, и ловкое перышко замелькало. Примечательно, что не замечавший как будто писаря Хрун уловил эту недолгую рассеянность и отметил упущение легким двойным стуком по столу. Этого было достаточно, чтобы перо забегало еще усерднее, вихрастая макушка пигалика склонилась еще ниже, неким непостижимым образом выражая раскаяние.

— Должен вас известить еще вот о чем, — продолжал Хрун. — Тлокочан признал в Совете, что за три дня, какие он провел в теснейшем общении с обвиняемой, не обнаружил у нее, то есть у вас, никаких особых волшебных способностей. Ничего такого, по крайней мере, чего не умели бы наши начинающие чародеи-любители. Никто не может понять, объяснить, как это вам удалось запустить искрень… А может, это были не вы? — спросил он вдруг, подавшись вперед.