Валентин Маслюков - Рождение волшебницы

Надо было заплакать — для правдоподобия, ибо трудно представить себе стойкого духом ребенка, который не пришел бы в волнение при такой обиде, — но Золотинка вместо того лицемерно зачмокала и даже зажмурилась, не от удовольствия, правда, — от тошноты.

Кое-кто из обыскивавших чердак, может, и заметил блаженствующего в постели взрослых карапуза, но вряд ли этому удивился. Откуда ж ему было знать, что настоящий младенец в комнате только один, — один из двух. Двое лучников вылезли-таки через окно на крышу. Там они вспарывали сапогами слежавшуюся солому, чтобы удержаться на крутом скате, и кричали, что никого нет.

— Не видно, сгинул чертов пигалик! — где-то там, снаружи, с улицы, видно, слышались ответные голоса.

Захваченная небывалыми событиями малолетняя нянька, натура, может быть, и не черствая, но заполошенная, небрежно таскала растрепавшийся сверток, то и дело околачивая его об углы, о чьи-то локти, железные набрюшники и ратовища бердышей. В крайне восторженном состоянии она неспособна была заметить, каким бесценным сокровищем терпения и благоразумия выказывает себя младенец. Нет, неблагодарная, она не ценила его достоинств! Четверть часа спустя, когда вояки схлынули, мамаша выпроводила прочих посторонних и поспешила к лестнице, заповедав дочери напоследок: из дома ни ногой! Девочка швырнула младенца в колыбель, жестоко брякнув его о закраину, и обиженно запричитала:

— Так всегда! Буду я… как же! Как они — вот… а как мне… вот!..

В голосе ее кипели слезы.

Невольные слезы проступали на глазах ушибленного младенца — он страдал, черпая силы в надежде на скорый конец мучений. Можно было думать, что юная мятежница от жалоб перейдет к действию и бросит обузу на произвол судьбы — иного от нее и не требовалось. Однако девочка, посылая проклятия братику, не смела его оставить.

И тут…

— А вдруг он здесь? — испуганно пробормотала девочка и… пропала. Напрягая слух, Золотинка ничего не могла разобрать. Верно, девочка перестала дышать, а если ступала, то на цыпочках, неслышно. После томительного промежутка заскрипела крышка сундука… Девочка уронила его и с воплем бросилась к люльке. Золотинка взлетела, теряя голову, задергалась, кувыркаясь, низринулась, и взлетела, и снова перевернулась, утратив всякое представление о пространстве.

— Мама! Мама! — вопила девочка слезным голосом. — Он плачет! Он плачет!

В наказание за беззастенчивую ложь, может быть, она споткнулась и попала в подол матери.

— Дай сюда! — сердито сказала та, перехватив младенца.

И тут только обалделая от тряски, полузадушенная Золотинка увидела свет — пеленки скользнули с лица, и на мгновение глазам ее предстали опрокинутые дома, яркая прорезь неба между крышами, а рядом… нечто ошеломительное, нечто такое, округлое, сдобное, пахучее, что заставило несчастную Золотинку зажмуриться.

Но это уж не могло спасти ее от положенных всякому младенцу трудов. Мамаша, не отвлекаясь от разговора с кумушками, ловко повернула мордашку малыша, подсовывая ему грудь, пропахший потом и молоком сосок… И Золотинка, внутренне содрогнувшись, зачмокала.

Отрывистый, состоящий в значительной мере из восклицаний, междометий, вперемежку со сногсшибательными суждениями разговор естественно вращался вокруг нравов и установлений пронырливого народца пигаликов. Никто как будто бы не сомневался, что народ это верный, умелый и доброжелательный, и то только плохо, что коварен, льстив и злопамятен. И уж совсем негоже — как это и в разум вместить?! — что крадут младенцев, подменяя их потерчатами, выращенным из лягушачьей слизи подобием малышей, из которых выходят потом непочтительные сыновья, неряшливые дочери, лентяи, воры, душегубы и отцеубийцы, клятвопреступники, чеканщики поддельных денег и продажные девки. Тьфу! одним словом, добродетельно плевались собеседницы.

В немом негодовании, в обиде за доброе имя пигаликов, страдая от слишком жирного, тошнотворного молока, Золотинка вытолкала язычком забивший весь рот сосок и надменно поджала губки. Мамаша однако не поняла возражения и даже не взглянула на малыша.

— На! — молвила она, передавая дочери сверток. — И живо домой! Живо, я говорю! — повторила с угрозой, едва только девочка замешкала, с завистью поглядывая на подруг.

Тяжкие вздохи, стенания, тоскливое бормотание вместе с несправедливыми выпадами против малыша сопровождали долгий подъем по лестницам и переходам.

— Вот тебе! Вот тебе! — воскликнула девочка, вскарабкавшись на чердак, шлепнула раз-другой сверток и… завизжала благим матом, мерзостная трясучка поразила руки.

И в самом деле, напрасно Золотинка дергалась, пытаясь спрятать некстати явившуюся среди растрепанных пеленок ногу — в башмаке и в штанине. Нянька выронила младенца — он брякнулся прямо в люльку — и обратилась в бегство, с воплем сверзившись в творило.

Через время, икая от пережитого, девочка возвратилась на чердак с матерью — а также с дядей Левой, который сжимал в руке окровавленный кухонный тесак; с тетей Марой — та вооружилась скалкой; с тетей Сварыгой и множеством других родственников и уже совершенно чужих людей. Воинственно настроенная ватага нашла в люльке крикливого и весьма невзрачного с виду, но совершенно натурального, описавшегося и обкакавшегося малыша. В котором нянька после мучительных колебаний вынуждена была признать родного братца.

За что и получила жестокую трепку от матери, от дядюшки, от тетушки и даже от совершенно чужих людей. Дальнейшие поиски по всему чердаку побудили дядю Леву и тетю Мару добавить рыдающей девочке по затрещине.

Золотинка недалеко ушла. Она укрылась под густой завесой плюща, который поднимался зеленой пеной по стенам и переползал местами на крышу. Здесь неплохо можно было устроиться человечку в несколько ладоней ростом — от соглядатая, от вороны или сороки убежище вполне сносное. Укрытая листвой Золотинка вынуждена была признаться, что кругом обмишулилась: и с харчевней, и с котом, и с беготней по крышам. И что самое скверное, выходит, что делать-то в столице при сложившихся обстоятельствах, в общем, нечего. Все уже — наследила.

На крайний случай Буян указывал в Толпене верного человека, которого можно было просить о ночлеге и даже о более важных услугах. Но нечего было и думать, чтобы испытывать гостеприимство тайного друга в нынешних чрезвычайных несчастьях. До ночи Золотинка не смела и носа показывать на улицах. А когда стемнеет, как ты его найдешь в большом незнакомом городе: на Колдомке, в доме лекаря Сисея спросить Ламбаса Матчина. Где эта Колдомка, прежде всего? И что это в самом деле: улица, слобода, дворовое место, река или холм?

Невеселые размышления подводили ее к выводу, что столицу до поры до времени придется покинуть. А ночью, если и вправду, как говорят, город вымирает, отданный на откуп едулопам, надо брать хотенчик Юлия за хвост и выслеживать кота.