Валентин Маслюков - Рождение волшебницы

— Золотинка.

— A-а! Ну что ж… Так ты зачем пришел? Чего надо? — спросил он тут, словно бы позабыв все, о чем сам же только что толковал.

Золотинка зябко подернула плечами, не зная, что еще говорить. Но Сливень не дал ей сообразить. Он воспользовался рассеянностью противника для коварной выходки — вдруг, приподнявшись, махнул крылом, сбил с ног и тотчас прихлопнул сверху. И Золотинка оказалась в когтях.

Длинные членистые когти на переднем сгибе крыла охватили пигалика, как железные колодки, не позволяя двинуться. Змей вскинул пленника над землей и поднес к пасти. Золотинка чувствовала немалое давление и сквозь сеть, волшебной сети не хватало, чтобы разомкнуть железную хватку.

— Хе-хе! — хмыкнул змей, обдавая зловонным дыханием. — Попался!

— Сливень, умри! — просипела Золотинка, не имея другого оружия.

Змей не цапнул ее зубами — кожистая голова отшатнулась… потом, вполне овладев собою, он брезгливо обнюхал жертву и заметил с притворным, может быть, равнодушием:

— Ну, Сливень, Сливень — добрались. Ты думаешь, первый со Сливнем-то вылез? За семь тысяч лет никто не догадался? Было все это, было… сколько раз… Вот ты меня Сливнем угостил, ну так и у меня для тебя гостинец в запасе. Вопросец. Чур только, долго не думать.

— Спрашивай! — с несколько наигранной бодростью отозвалась Золотинка.

— Что нового под луной? — молвил змей.

— Это вопрос?

— Время не тяни!

Однако немедленный ответ, похоже, и не предполагался. Змей опустил крыло, поставив пленника на ноги, и, хотя не выпустил его из когтей, ослабил хватку.

— Что нового под луной? Ничего! Ничего нового под луной! — отвечала Золотинка не столько уверенно, сколько звонко. Сдается, вопрос не имеет ответа, решила она, и нужно это сразу же показать.

Но змей сказал:

— Раз.

— Что раз? — Золотинка предпочитала не понимать.

— Раз — неправильный ответ. Еще будет два. И хана.

Все зависело теперь от такого пустяка, как удачно подвернувшееся на язык слово. Змей ставил слишком широкий и потому заведомо недобросовестный вопрос. Может, простой ответ будет наоборот: все новое?

— Ново, что ты умираешь, — ляпнула она вдруг и тут же раскаялась.

— Два — неправильный ответ, — бесстрастно отозвался змей. — Смерть стара, как мир… А теперь думай живее. Знаю я ваши штучки, как дело дойдет до третьей попытки, куда это все ваше высокоумие девается, клещами ответа не вытянешь. Помнится… было — молодца одного так и прихлопнул, не дождался последнего слова. Он его с собою в могилу унес.

— А вы, значит, этот вопрос уже задавали? — пыталась поддерживать учтивую беседу Золотинка, лихорадочно между тем соображая.

— Задавали, задавали, — хмыкнул змей. — И задавали, и поддавали, и наддавали — все было.

Золотинка думала в том крайнем напряжении, когда мысль, кажется, теряет словесную оболочку и становится трудноуловимым постижением, становится образом и понятием. Весь мир перебирала она в воображении, словно видела все с лету, мгновенно перелистывая города и страны, эпохи, лица, все многообразие предметов и явлений… Нужно было искать дальше, дальше… чувствовала она, не может быть, чтобы змей имел в виду некую единичную частность, когда вопрос предельно широкий. Вот именно — предельно широкий. Где-то в области общих понятий.

Между тем, послушный заклинанию, змей, очевидно слабел. Он словно бы опускался, приваливался набок… просел горбом и уронил крылья, которые безвольно пластались по снегу. Здоровый глаз змей силился держать открытым, но временами чешуйчатые веки начинали смыкаться… и он встряхивал головой, понуждая себя очнуться. Не раз, выходит, слабел он уже вот так, пораженный в сердце роковым «Сливень, умри!» — но восставал опять, победив противника одним простым вопросом. И значит, между прочим, отведенный Золотинке на размышления срок точно, до мгновения совпадает со сроком жизни самого змея. В последнее мгновение, с последним ударом сердца, умирая, он должен был раздавить ее — и воспрянуть.

«Блуждающие дворцы, вот что!» — чуть не крикнула Золотинка, которая не переставала думать сразу в нескольких направлениях. И прикусила язык, сообразив, что вопрос-то старый. И ответ, значит, старый. Один ответ без перемены на все семь тысяч лет! На семьдесят! На семьсот тысяч лет!

— Ну что? — приоткрыл мутный глаз змей. — Пора, дружок… Умираю. — В самом деле, он уж едва ворочал языком. Судорожно, но слабо и неровно вздрагивала брюшина.

Когти стиснулись — в этом не было даже усилия, безотчетное движение, агония… Золотинка захрипела, не в силах сдержать сетью чудовищное давление.

— Жизнь! — прохрипела она в нежданном наитии и в мольбе, и уж когда сказала, поняла, что попала: жизнь каждый раз заново! Жизнь, сколько бы она ни повторялась, всегда нова!

Низко упавшая в грязь чешуйчатая голова еще как будто бы шевельнулась… когти разжались… И Золотинка, которую ноги не держали, уцепилась за когти, как за поручни.

Змей не очнулся, чтобы узнать, что проиграл. Он этого уж никогда не узнал.

Змей на глазах оседал — как медуза на солнце. Он становился ниже, на боках проваливалась кожа, чешуя распадалась, ослабли в суставах когти… Кожа разлезалась, и уже проступали ребра с клочьями высохшего мяса на них… В прохудившемся брюхе сквозила непонятная позеленевшая глыба.

Смерть словно бы торопилась наверстать то, что упустила за тысячи лет пережившей самое себя жизни.

И вот уже предстал Золотинке погруженный в грязь скелет. А между ребер, свернувшись калачиком, как в материнской утробе, покоился медный истукан Порывай. Нашел-таки он заветный повелитель-перстень в брюхе змея и, слившись с Пароконом в одно целое, успокоился — крепко стиснутый кулак его спекся зеленой коростой, тот же слой ржавчины покрывал покалеченное туловище.

Золотинка вздохнула глубоко-глубоко.

Мало-помалу подтягивались любопытные. С опасливым недоумением они трогали истончающиеся к хвосту позвонки, худую решетку крыльев, пробирались к кривым доскам ребер и узнавали позеленевшего истукана.

Догадки изнуренных людей не шли дальше того, что вот медный истукан Порывай, значит, здесь… а где же Смок? Они не могли постичь связь между неизвестно откуда взявшимся скелетом ископаемого чудовища и змеем — ведь его видели тут четверть часа назад. Все эти люди с землистыми осунувшимися лицами, закутанные по-бабьи в случайные тряпки, с безобразными обмотками на ногах, все эти снулые, засыпающие на ходу невольники потеряли способность чувствовать и соображать, что объяснялось не только перенесенными страданиями, но и голодной слабостью.

Никому и в голову не приходило, что затерявшийся в толпе пигалик, большеглазый малыш в долгополом, с чужого плеча кафтане, и есть тот сильномогучий богатырь, который одержал победу над высохшим от древности скелетом.