Валентин Маслюков - Рождение волшебницы

Ошеломленная крушением, Зимка затравленно озиралась, оглядывая себя, казалось, и с ужасом, и с отвращением. Легкий стук в дверь заставил ее метнуться к оконному выему в надежде укрыться, может быть, за занавесью.

— Простите, великая государыня! — ворвался, ввалился в комнату Ананья. Его сопровождали стража и дворяне.

Тут только Золотинка и сообразила, что значило примерещившееся ей в обмороке видение. Конюший, значит, действительно появился в отчаянный миг борьбы и проворно выскользнул вон. Он сделал ставку на победителя. И, прихватив стражу, возвратился теперь пожинать плоды, в расчете, что схватка уже завершилась.

Конюший уставился в некотором обалдении на седовласую государыню. Вторая из двух женщин, дебелая девка в рваном мещанском платье и с какими-то пьяными синяками на лице не привлекла его внимания, словно бы ее и вовсе не было.

— Простите, государыня, девушки слышали шум. Что-то случилось?.. Что с вами? — почтительно говорил Ананья.

— Кто эта женщина? — сказала вместо ответа Золотинка, указывая на свою колобжегскую подругу.

— Эта? — нахмурился Ананья, уставив на Зимку требовательный, ничего, однако, не понимающий взгляд. — Эта? — повторил он, обращаясь за разъяснением уже к самой государыне.

Но если уж даже Ананья, сколько ни силился, не мог узнать отлично ему известную по сорочьей службе у Рукосила Зимку Чепчугову, то что говорить о дворянах и сенных девушках, которые никогда ее не видели. К тому же, нужно отметить, что в большой неправильных очертаний комнате имелись три двери — двустворчатая, что вела в сени, и две поменьше в разных концах, так что девушки и дворяне никак не могли знать, кто проник к государыне, если только это лицо воспользовалось другим ходом, вышло не там, где вошло, и вошло не там, где сторожили девушки. Исчезновение пигалика поэтому никого не занимало, на то были понятные объяснения, а появление неведомой женщины могло удивить лишь постольку, поскольку это удивляло саму государыню.

— Взять под стражу? — нашелся, наконец, Ананья.

— Зачем же? — пожала плечами Золотинка. (Она быстро овладела собой после чудовищных превратностей драки.) — Выпроводить на улицу, на все четыре стороны. Только смотрите впредь, кого пускаете во дворец. — Последний упрек был обращен к выступившему вперед латнику: обилие ярких лент и седина на висках наводили на мысль, что он не последний человек в карауле.

Зимка повиновалась, как невменяемая. Она не только не обмолвилась ML словом, но, кажется, не понимала, что с ней делают. Глядя невидящими глазами, прошла она через знакомые комнаты и только уже на крыльце, на ветреной сумрачной улице, когда захлопнулась за ней дверь и стража перегородила вход, вдруг с судорожным, сердечным испугом спохватилась, что нужно же было что-то сказать… что-то сделать. Она обернулась, неуверенно протягивая руки, словно это несделанное можно было еще схватить, удержать. Здоровенные жеребцы часовые ухмылялись, поправляя усы и неприлично почмокивая губами.

— Ты, милка, часа через два приходи, — сказал один из них, развязно подмигивая.

— А что? Почему через два? — с дикой, несуразной надеждой встрепенулась Зимка.

— А то, что я с караула сойду, — откровенно прихохотнул стражник.

— Не пожалеешь, — сказал второй.

Все ж таки хватило у Зимки самолюбия понять, что стоять тут нечего, ничего не выстоишь, кроме издевок понемногу собиравшихся зевак. Под откровенный смех сытых, застоявшихся мужчин она спустилась со ступеней, но далеко не ушла. Постояв за углом, она возвратилась к крыльцу, где издалека уже ухмылялись ей стражники. Мимо прошла, не разбирая их смеха и шуток, прошла на площадь, из тени в солнце. И все равно остановилась перед дворцом. Растерзанная и побитая, она ходила кругами с отрешенным, полоумным видом деревенской дурочки.

А вечером сменившиеся несколько раз часовые видели ту же дурочку на мостовой подле дворца: она сидела, обессилев, и глядела в окна.

Самообладание, задор, проницательность возвратились к Золотинке и вместе с никогда не изменявшим ей спокойным, негромким мужеством создали из полного тревожных сомнений малыша горделивую девушку с белоснежными волосами.

— Кто начальник караула? — спросила Золотинка, после того как один из дворян увел Зимку, чтобы выставить ее вон.

— Я, государыня, — отозвался не без замешательства пожилой латник в разноцветных лентах.

— Владетель Дуль, — услужливо подсказал Ананья. Всегда готовый к превратностям судьбы, конюший держался безукоризненно.

— Останьтесь, Дуль, — велела государыня, отпуская тем самым остальных.

Множество мелких, досадных, а то и просто опасных недоразумений подстерегало Золотинку на первых шагах во дворце, и следовало хорошенько уяснить себе свое положение, чтобы не нагородить глупостей. Неладно было и то, что она терялась в догадках, пытаясь сообразить, что же с нею произошло. Особенности случившейся с ней перемены указывали, что обыкновенным западением много не объяснишь. И все настойчивее ворошился в памяти Сливень с этими его экивоками: «Так чего тебе надо?» Тут следовало на спокойную голову разобраться, чтобы не попасть впросак.

Пока же хорошо было бы хотя бы расположение комнат уяснить, сообразить, в какую сторону открываются двери. Скинувшись великой государыней Золотинкой, она очутилась в средоточии неведомых событий и отношений. Она ожидала встречи с не принадлежавшим ей, в сущности, чужим мужем. Что она испытывала — озноб. В лихорадке чувств этой была и доходящая до оторопи робость девственницы, и трепет любовницы, и нечистая совесть недавнего оборотня, торжество победы и страх грядущего испытания — все в жгучем, болезненном сочетании, все всмятку. Одно было ясно ей, как бы там ни было: если Юлий узнает… когда он узнает о подмене, то узнает от самой Золотинки, а не от услужливых доброхотов. До поры до времени приходилось таиться, и главное неудобство состояло в том, что Золотинка начинала на ощупь, не различая ни лиц, ни имен, — каждый шаг во дворце грозил ей разоблачением.

Нужно было разговаривать с людьми, чтобы освоиться, внимательно слушать и приглядываться. Начальник караула владетель Дуль подходил в этом смысле для небрежной, о том и о сем беседы не хуже, а, пожалуй, лучше многих других. Золотинка потому и остановилась на Дуле, что опасалась ласковых девчушек в сенях больше охраны, больше железных нагрудников, шишаков, больше длинных мечей и свирепых усов. Нетрудно было предположить, что новый наряд государыни и полная перемена волос — обычные ухищрения красоты, которые, с точки зрения мужчин, подлежат одному лишь неукоснительному восхищению, станут немалым испытанием для мелочного женского ума. Потому-то Золотинка, приметив молчаливое недоумение девушек, то упорное, злостное недоумение, которое, если не пресечь его в корне, замучит бедняжек догадками, тогда же решила: всех сменить, отправить с благодарностью восвояси.