Валентин Маслюков - Рождение волшебницы

Обрыв падал здесь совершенно отвесно примерно на двести саженей, а ниже начиналась крутая осыпь обломков. Самую бровь горы рассекала трещина, она отделила готовый отвалиться и чуть наклонившийся в бездну ломоть. На этом обломке, на верхних его камнях — выше одно лишь небо — и устроился с непостижимой смелостью Юлий. Как мальчик-с-пальчик на сидении великана.

Золотинка поежилась, откровенно робея. Неслышными легкими шажочками она переступила трещину в узком месте и начала подниматься к Юлию, с замиранием сердца ожидая, когда ее ничтожный вес нарушит хранимое, может быть, годами равновесие и треснувшая гора ухнет вниз с раскатившимся по реке грохотом.

Юлий не оглядывался и не слышал шагов. Она видела его против солнца, которое било снизу и слепило глаза. Страшно было споткнуться. На каменистой земле топорщились жесткие травы, метелки их свисали в беспредельную пустоту.

Конечно же, Золотинка не хотела пугать Юлия, но, видно, недостаточно хорошо представляла себе, что это такое: в пьянящем одиночестве над бездной обнаружить за спиной соглядатая. Обернувшись, он сильно вздрогнул. Так явственно, что у нее скакнуло сердце — сорвется. Она схватилась за грудь, и оба, должно быть, побелели, только едва ли это можно было заметить. Лицо Юлия меркло в тени резкого солнца, а Золотинкино, напротив, горело в его последних лучах.

Потом Юлий осмотрелся, не привела ли она с собой спутников, и снова обратился к пропасти, не проронив ни слова. Но и Золотинке нечего было сказать. Сердце билось гулко и больно. На солнечной стороне от Юлия она выбрала закраину с обратным уклоном и резкой гранью, села на траву и потом подвинулась, осторожно спуская в пустоту ноги. Обеими руками она держалась за щербатые выбоины. Внизу скользили орлы.

— Пришла все-таки, — молвил Юлий тихо.

Он сидел чуть дальше вытянутой руки. И тоже придерживался за край скалы. Встрепанные волосы его торчали лохмами. Яркие, словно искусанные, губы сложены жесткой складкой. И хорошо различались при солнечном освещении сведенные напряжением мышц брови.

— Шут его знает, кто ты такая, — сказал он, обращаясь к бездне.

Он решился глянуть на нее. Против режущего глаза света — точеный очерк лица с чуть вздернутым носом, броские ресницы. И туго завязанный на затылке платок, который придавал девушке залихватский вид.

— Мой старший брат, наследник престола Громол, неподражаемый, недосягаемый Громол, которого все любили… он умер, погиб жалкой смертью, — сказал Юлий. — Посланная Милицей бесовка высосала из него жизнь. Он стал пустой, как высохшая оболочка.

Тихая какая-то безысходность, которая звучала в словах Юлия, пересилила утробный страх Золотинки перед высотой — она глянула с живым чувством. Но он сразу отвернулся, когда обратились к нему распахнутые глаза.

— Нарочно или нет, — раздумчиво сказал он, — ты подловила меня в такую пору, что невозможно солгать. Взгляни, — повел он рукой над пропастью, и у Золотинки сжалось сердце от этой беспечности над бездной, — взгляни, какая даль. Спокойствие вечности. И что перед этим наши мелкие жалкие уловки, вся эта ничтожная возня, наша бескрылая ложь и наша самонадеянная, самодовольная правда? Ты молчишь… Но если и скажешь, я все равно не пойму. Ты вольна лгать, вольна исповедоваться — все равно. Я рад, что не принужден тебя слышать и могу только смотреть. Но сам-то я, я-то не буду лгать, когда мы оба примостились на краю вечности. Бесполезно лгать рядом с вечностью.

В голосе его звучало нечто такое, отчего у Золотинки перехватило горло. Если он не мог лгать, то она и говорить не могла. Она почти не шевелилась, лишь изредка позволяя себе скосить взгляд на его задумчивое, упрямое лицо.

— Тогда еще, — молвил он в пустоту, — как мы столкнулись у черного хода на кухню и я принял тебя поначалу за мальчишку… тогда уже… я понял, что все подстроено Рукосилом… Только вот Нуту жалко — ее-то чего сюда принесло? Она-то чем виновата?.. А ужас в том… ужас в том… — Нелегко ему было перевалить через какой-то внутренний рубеж — даже тут, на краю бездны. — Ужас в том, что я неотступно о тебе думаю. Как околдованный. Что толку скрывать перед этим, — он кивнул в пропасть. — Да только если ты сейчас ко мне прикоснешься — смотри, я сделаю! — я брошусь вниз. Не прикасайся ко мне, слышишь?! Ты хорошо слышишь.

Но Золотинка и в мыслях не имела задевать Юлия. Самой бы усидеть. Голова шла кругом.

— В мире царствует зло. Сначала Милица, потом Рукосил. Укрыться негде… Так дико было слышать твое пророчество, которое, несомненно, входило в расчеты Рукосила. И которое он слушал, кивая, как учитель. Вот так вот, принцесса Септа, она же Золотинка… странное имя Золотинка, словно щекочет что-то… да… И если я, принцесса Септа и Золотинка, — он повернулся и посмотрел невозможным, невыносимым взглядом. — И если я… если я люблю тебя, то потому только, что это позволяет принявший по кольцу все наследство зла Рукосил. Он этого хочет. Наследник зла зачем-то в этом нуждается.

Золотинка едва способна была понимать.

— Да! — сказал он тверже, но глаза заблестели. — Я люблю тебя.

Он помолчал, прежде чем сумел заговорить.

— Люблю. Наверное, вот это и есть любовь. Что же еще? Две недели я скрывался, чтобы тебя не видеть, но не забыл и на четверть часа. И только во сне находил какой-то отдых. Во сне я гулял по усыпанным плодами садам… С этим ничего не поделаешь — разве разбить голову. И вот мое слово: я ее разобью, когда ты попытаешься напомнить мне, что я сейчас говорю. Тебе ведь только кажется… а ничего этого нет. Слова мои тают в вечности и никогда не вернутся. Не пытайся их оживить. Не приближайся. Не так-то уж это радостно — прыгнуть в пропасть, но я это сделаю — ради свободы.

И бросится! — поняла Золотинка всем сердцем и разумом. Она дрожала.

— Мужчина, который боится, что его соблазнит женщина, в смешном положении. Но я не боюсь быть смешным. Я боюсь быть растоптанным… И знаешь, когда я сидел здесь, я думал, что ты придешь. Наверное, я хотел этого. Хотел и боялся. Унизительный страх и унизительная надежда. Твоя власть… твоя власть и сейчас уже страшно велика. Уже сейчас.

По щекам Золотинки катились крупные беззвучные слезы. Юлий смотрел на них и не верил, что это слезы.

Солнце садилось. Оно заливало своим слепящим светом вершины гор, но внизу, на дне мира, все уже погрузилось в сырую мглу. Берег был опоясан кострами и даже тут, на скале, на расстоянии в полторы версты по прямой, чудился в полном безветрии запах кухни.

— Бедная Нута! — молвил Юлий, глядя вниз. — Не знаю, как ее защитить.

Они долго сидели рядом, глядя в пропасть. Край солнца погружался в землю.

С последним его лучом Золотинка нашарила подле себя плоский камень и, когда Юлий посмотрел, поцеловала этот камень мягким влажным поцелуем. Затем она положила его между собой и Юлием, чуточку подвинула еще, ближе к нему, кончиком пальца… Вздохнула протяжно, со слезами в горле… Забыв страх перед пропастью, поднялась и ушла. Не оглянулась.