Марина Дяченко - Судья

* * *

Я перегрелся на солнце - с непривычки. Лежу в прохладном номере, поглядываю в телевизор - он работает без звука. На одном канале - неслышный боевик, на другом - клип модной певички, она лежит в огромном коробе с малиной и, как рыба, открывает перемазанный соком рот. На третьем животные, их я смотрю дольше всего. На четвертом - новости спорта; я успеваю увидеть изумрудное поле, вратаря в белой майке с приставшими травинками, исходящий страстями стадион, потасовку на трибунах... Нет, не потасовку - настоящую кровавую драку... Переключаю канал на животных. Деликатно постучавшись, является доктор. Ему под сорок, он респектабелен. У него очень мягкие, очень белые руки, он пахнет дорогим одеколоном. Он меряет мне давление и озабоченно качает головой; он предлагает сделать мне укол, от которого я сразу почувствую себя лучше. Я соглашаюсь. Он принимается искать лекарство в своем сундучке; сундучок тоже респектабелен, но пахнет уже не одеколоном, а дезинфекцией. В просторном нутре его полно облаток и ампул с яркими этикетками; доктор чуть отворачивается, пряча лицо. Я вижу только ухо, маленькое аккуратное ухо, сперва пунцовое, как закат, и через несколько секунд мертвенно-бледное. Он поворачивается ко мне. В его руке готовый шприц; он улыбается. Улыбка неестественная. Я не меняю позы. Не напрягаю ни единой мышцы. - Вы же врач, - говорю я, глядя ему в глаза. - Вы же при исполнении. Где же профессиональная этика? Несколько секунд он еще улыбается, потом роняет шприц на ковер и давит его каблуком.

* * *

После ухода доктора (или после его бегства, что будет правильнее, потому что он покинул меня куда быстрее, чем это принято у приличных докторов) мне становится лучше, и я принимаю предложение Лидии посидеть в ресторанчике. Море спокойное. Небо на западе кажется медным, на востоке - ртутным. На террасе нет никого, кроме нас; Лидия сидит напротив и смотрит на меня круглыми восхищенными глазами. Я уже говорил, что ей восемнадцать лет? От ее взгляда - а может быть, от старого красного вина - мне делается хорошо и спокойно. Я рассказываю ей, что люблю симфоническую музыку и совершенную тишину. И что мне нравятся медные подсвечники в виде башен, и что я хотел бы собрать коллекцию старинного оружия и развесить ее на стенах моего дома. И что жизнь моя безрадостна, потому что в мире нет никого, кто не желал бы моей смерти. Она плачет или мне мерещится? Мы танцуем под саксофон, и вокруг никого нет. Только чайки, сидящие на перилах. Я счастлив. В ванной комнате ее номера - а она большая, больше моей - я вынимаю из уха наушник и снимаю с рубашки микрофон. Заворачиваю все это в полотенце и опускаю на дно бассейна.

* * *

День шестой. Режиссер недоволен, зато Георг в восторге. - Как в романе, - говорит он в двадцать шестой раз. - Она будет великолепна в ток-шоу, даю палец на отсечение. Сценаристы робко напоминают, что сцены отказа от покушения еще не было. Я говорю, что девушка, вероятно, имеет свои взгляды на происходящее и что вряд ли ток-шоу входит в ее планы. Георг ничего не слышит. Выходит на балкон и звонит невесте; я не слышу их разговора, только читаю по губам: "Ты была права! Ты золото! Считай, что эти деньги уже у нас в кармане!" Я предлагаю съемочной группе оставить меня одного. Георг уходит последним; пляжная кепка с красным козырьком сидит у него на затылке, а рубаха-сеточка прилипла к мускулистой спине. В мечтах он уже женился на любимой и живет с ней в новом доме.

* * *

Вечером, уже после заката, Лидия зовет меня покататься на водных лыжах. Без водителя и без инструктора; оказывается, она умеет водить все, даже вертолеты. Но на вертолете мы полетим с ней завтра. Так она обещает. Инструктор просит Лидию не гонять в темноте, она смеется. Инструктор хмурится и просит включать хотя бы бортовые огни. - Сегодня море светится, - говорит Лидия. - Мы будем купаться в звездах. Катер несется так, что у меня от ветра закладывает уши. Мы целуемся на бешеной скорости; смеркается. Когда я наконец встаю на лыжи, вокруг уже почти совсем темно. Море в самом деле светится. Я лечу сквозь полосы теплого и холодного воздуха, колени мои дрожат от напряжения, а из-под ног разлетаются электрические брызги. На какое-то время вовсе забываю, кто я такой и что со мной происходит; Георг, сосед, Адвокат, старушка из дома напротив, мой напарник Рут - никого из них больше нет в моей жизни, есть только ветер и маленькая дочь миллионера, которой нужен я и вовсе не нужны деньги... Ветер доносит до меня шум мотора и смех Лидии. В какой-то момент мне кажется, что я в цистерне, что я слышу шорох жидкости, вырывающейся из красного шланга; этот звук отрезвляет меня. Катер мотается туда-сюда, и я выписываю "змейку" на своих не вполне покорных лыжах; когда катер резко берет влево - я вижу сноп голубых искр под винтом и фосфоресцирующую дорожку, вдруг повернувшую почти на девяносто градусов - интуиция велит мне выпустить фал. Катер уносится дальше. Веревка волочится за ним, как поводок за сбежавшей собакой. Лыжи отскакивают и всплывают подошвами вверх; я плыву, под моими руками вспыхивают искры. Справа и сзади поблескивает ночными огнями бухта, и над водой стелятся охвостья музыки, слишком громкой, той, что я не люблю. Впереди - метрах в тридцати - негромкий шум прибоя. Искрящиеся волны охватывают непрозрачную темноту - будто солнечная корона вокруг черного, в затмении, диска. Я слышу, как неподалеку разворачивается катер, вижу, как зажигается прожектор, и как белый палец его тычет в небольшую скалу, выступающую из моря метра на два. И как прямо у подножия этой скалы плавают, покачиваясь на волнах, мои лыжи. Мне не нужно ничего разыгрывать. Я не прячусь в тени скалы, не жду, пока охотница приблизится к месту аварии с топором и полиэтиленовым пакетом. Я просто машу рукой; к чести Лидии, она не покидает меня в море, а, поколебавшись, поднимает вместе с лыжами на борт.

* * *

Георг огорчен, но не деморализован. Напротив - он зол: - Что ей нужно? Чего ей не хватает в жизни, господин Судья? Зачем ей деньги? - Это не просто деньги, - говорю я. - Это ее независимость. Ей хотелось бы спродюсировать фильм - но не просто фильм, а самый дорогой в истории. И сыграть в нем главную роль. - Это она сама вам сказала? Я пожимаю плечами: - За столько лет я привык угадывать несказанное... Хотите совет, Георг? Вы, как букмекер, напрасно принимаете ставку на благополучие испытуемого. Денег не бывает слишком много. Пусть ваши сценаристы попробуют поставить на что-нибудь другое... - На что? - недоуменно спрашивает мой молодой работодатель.

* * *

День десятый. Мы прибываем в маленькую горную деревушку. Гостиницы здесь нет; съемочная группа становится лагерем на лугу за околицей - три палатки и трейлер. Меня поселяют в доме священника; в моем распоряжении крохотная мансарда и окошко, под которым вечно топчутся голуби. Согласно легенде, я путешествую и отдыхаю. Мне предлагают проводников на выбор; я выбираю Луи, добродушного веснушчатого парня двух метров ростом. В первый же вечер он развлекает меня тем, что поднимает на плечи подростковжеребят - по двое. Разговаривать с Луи - одно удовольствие. Любую мысль, пришедшую ему в голову, он тут же произносит вслух. Разумеется, он прекрасно знает, кто я, и много раз повторяет, что в его селе не то что убийства - мелкой кражи никогда не случалось. - Можно мешок золотых забыть на дороге, - говорит Луи, размахивая соломенной шляпой перед моим лицом. - И ни один не пропадет, хоть через месяц сочтите. Люди у нас не то что в городе - у нас люди че-естные! Друг друга с младенчества знают, у кого красть, у соседа красть?! И в родстве многие... У брата своего красть, я вас спрашиваю? Нас отец драл, бывало, за то, что яблоко под чужой яблоней без спросу поднимешь... А вы говорите! Я ничего не говорю. Я молчу и улыбаюсь; Луи ведет меня показывать горы пока что издали. Выходим за поселок. Под ногами трава выжжена, справа и слева в небе парят белые, будто акварельные, вершины. Чуть дальше свешивается между двумя темными скалами светлый язык ледника. Где-то рядом поет цикада. - Погоди, - говорю я Луи. - Давай помолчим. И сажусь на траву. Неподалеку в расщелине шумит вода. Покачиваются желтые стебли. Цвет неба непередаваем. Я ложусь и закидываю руки за голову; надо мной черным росчерком парит стервятник. Я забываю о Лидии. По крайней мере, на час.