Гай Юлий Орловский - Ричард Длинные Руки – рейхсфюрст

— Для первой вы опоздали, мой повелитель, а до второй еще лет шестьдесят скакать на быстром коне. Приподнимитесь… вот так… теперь можете выкарабкиваться.

Она взяла полотенце, и едва я вылез, начала тщательно убирать все капли с моего разомлевшего в теплой воде тела. Я послушно поднял руки и наслаждался домашним покоем.

Ужинали вдвоем, никто из слуг не появился, она сама подала на стол, а потом всякий раз замирала смиренно, пока я не догадывался велеть сесть и не выеживаться с традициями.

Еще когда подала баранью похлебку, в распахнутое окно влетел дракончик, чуть крупнее воробья, красноголовый и с зелеными крыльями, в то время как толстое пузо ярко–желтое, как у канарейки.

Сделав круг, он по–свойски сел на край стола, подальше от меня. Коготки впились в доску, я заметил там множество царапин, покосился на меня бусинками глаз и начал бочком–боком подбираться к куску сыра.

Она сказала извиняющимся голосом:

— Это дочкин любимец…

— Милая ящерица, — сказал я безучастно. — Это взрослый? Или еще вырастет?

Она мягко улыбнулась:

— Молодой еще, но уже не вырастет. Говорят, где–то бывают с барана, но в наших землях не крупнее курицы.

— Такой много не уворует, — сказал я. — Разве что стаей.

— Они в стаи не сбиваются, — пояснила она.

— Ну да, — согласился я, — холоднокровные… Подай–ка тот хрен. Или это пастернак?

— Хрен, — сказала она, — только очень острый.

— Ничего, я сам не шибко сладкий.

Дракончик ухватил ломоть сыра и, опасливо косясь на меня, оттащил подальше по столу, а там, не в силах поднять и унести, начал жадно жрать крохотной пащечкой.

Через некоторое время на подоконник сел еще один, но весь стильно зеленый, крылья как у летучей мыши, тонкие и с перепонками, чешуя крупная, словно от особи побольше, от этого кажется рыцарем неведомого драконьего мира.

Я протянул ему на вытянутой руке кусок сыра, дракончик смотрел недоверчиво, глаза у него хоть как у птицы, по обе стороны головы, но настолько крупные и выпуклые, что ему не надо поворачивать голову направо и налево, чтобы рассмотреть обеими.

— Ну, — сказал я ласково, — бери, дурашка, а то сам съем, долго уговаривать не буду.

Он спикировал с подоконника, широко распахнул крылья, пронесся над полом, я даже наклонил голову, чтобы проследить за ним, однако вдруг резко ринулся вверх, выхватил из моих пальцев сыр и, натужно хлопая крыльями, вернулся на подоконник.

Я видел, что трусит, однако и ринуться отсюда наружу стремно: другие могут отнять по дороге, и он, переведя дыхание, принялся лопать прямо там на месте, не сводя с меня недоверчивого взгляда по–детски крупных глаз.

Алвима пораженно перевела взгляд на меня.

— Раньше он никогда так, — прошептала она. — Дальше подоконника не решался…

— Я внушаю доверие, — сказал я скромно. — Я такой вот внушитель. Внушатель даже, если говорить без лишних, так сказать, а прямо в глаза. Или в лоб.

В конце ужина я не утерпел и создал кофе прямо в серебряной чашке. Алвима сразу насторожилась, начала принюхиваться, я сосредоточился и сделал для нее нежнейший пломбир с орешками.

Пока она осторожно пробовала, я осушил кофе, сделал себе еще одну и пил уже мелкими глотками, наслаждаясь и смакуя. Мне кофе спать не мешает, все–таки не интеллигент я, наверное, или не совсем нервный интеллигент, а так, умеренный, со здоровой психикой, хотя если со здоровой, то вроде бы уже и не интеллигент.

Потом она разделась и легла в постель нагая, свободно и просто, не стесняясь и не кокетничая, просто один мужчина сменился другим, это совсем немного в сравнении с тем, что все обязанности остались на ней в полном объеме, как в доме и за пределами, так и в постели.

Это я чувствовал себя немножко скованно, а она прислушивалась ко мне и выполняла послушно и безропотно все, что мне, по ее мнению, желалось, хотя я и рот не открывал, но, впрочем, не протестовал, еще как не протестовал.

Я все ждал, что заговорит хотя бы потом о сложностях, что вот возникли, однако она тихо и смиренно молчала, в полутьме влажно поблескивали ее крупные агатовые глаза.

На рассвете я проснулся, нащупал ее теплое нежное тело, подгреб к себе поплотнее и, накрыв рукой, заснул снова, на редкость счастливо и безмятежно.

Когда снова открыл глаза, уже позднее утро, рядом пусто, хоть смятое ложе еще хранит ее тепло и женский аромат чистого здорового тела.

Поспешно поднялся, разбросанная вчера одежда аккуратно разложена рядом на лавке, торопливо оделся, а за спиной вдруг качнулся воздух.

Я моментально обернулся, готовый отшатываться от удара, отпрыгивать, хвататься за рукоять меча, но это на окно, небрежно перечеркнутое металлическими прутьями, уселся небольшой дракончик, напоминающий петуха в миниатюре, с такой же горделиво выпяченной грудью, красным гребнем на голове и шее, на таких же петушиных ногах с растопыренными когтистыми пальцами.

Если не ошибаюсь в своих детских впечатлениях, у бабушкиного петуха на его толстых растопыренных лапах даже не перья, а настоящая чешуя, как напоминание, что птицы произошли от таких вот ящеров.

Здесь, как понимаю, произошли точно так же, но часть ящеров все–таки приспособились, пойдя параллельной дорогой, и вот такие милые летуны, что сильно уступают птицам в полете, живут и в лесу, и в полях, на болотах, а часть приспособилась даже в городах.

Мясо их для еды непригодно, а они для предупреждения о своей ядовитости обзавелись яркой окраской и теперь, как попугаи, летают над домами, садятся на подоконники и просят дать им хоть какой–нибудь еды.

Подкармливают их не только дети тайком от родителей, но и взрослые преисполняются жалостью к этим хоть и ненужным, но таким красивым существам, я же помню, как Франсуаза, дочь Беатрисы, носилась с дракончиком, не выпуская то уродливое и толстое чудовище из рук…

Во многих домах эти существа обосновались настолько, что вьют там гнезда, высиживают таких же крохотных дракончиков, с которыми обожают играть дети, и потом бегают с ними по улице, обвешанные этими пока еще бескрылыми ящерицами, те умеют вцепляться в одежду так, что не отдерешь.

Наконец, перекинув через плечо перевязь меча, я вышел из спальни, чувствуя, как не оставляет странное чувство покоя, будто вернулся в свою семью, хотя на самом деле должен быть постоянно настороже: неужели у прежнего хозяина нет преданных и лояльных слуг, кто просто как бы обязан по преданности и лояльности сунуть нож под ребро?

Надо ехать дальше, мелькнула трезвая мысль. И вечный бой! Покой нам только снится… Сквозь кровь и пыль летит, летит степная кобылица и мнет ковыль… Сейчас попрощаюсь и двину дальше. Если Бобика отыщу, что–то он даже не ночевал со мной в одной спальне, такого давно не было.