Мервин Пик - Одиночество Титуса

На заднем сиденье каждого замерли, вытянувшись в струнку, по черноволосой, увешанной драгоценностями, полногрудой женщине – им некогда было любоваться скользящим мимо пейзажем, ибо они с нездоровой сосредоточенностью улыбались одна другой.

Вдали, все сильней отставая с каждым проходящим мгновением, по самой середине дороги целеустремленно неслась за автомобилями некрасивая черная собачонка с лапами, слишком короткими для ее тела.

Титус поднимался все выше, деревья подступали с обеих сторон ближе к тракту, а Титус дивился происшедшей в нем перемене. Угрызения совести, в последнее время заволокшие его душу темным туманом, рассеялись, и ныне кровь юноши быстрыми толчками разливалась по жилам, а поступь стала пружинистой. Титус знал, что он дезертир, изменивший своему первородству, «позор» Горменгаста. Он знал, что оскорбил замок, оскорбил самые камни своего дома, оскорбил мать… все это он знал разумом, и все это нисколько его не трогало.

Теперь он видел во всем только одну истину – страницу назад не перелистнешь.

Он был лордом Титусом, семьдесят седьмым властителем Горменгаста – но также и орудием жизни, молодым ростком, искателем приключений, готовым к любви и к ненависти, готовым помериться силой ума с чуждым миром; готовым ко всему.

Вот что ждало его за дальними горизонтами. Вот что было сутью всего. Новые города и новые горы; новые реки и новые твари. Новые мужчины и женщины.

Но тут тень пала на его лицо. Почему они выглядели такими самонадеянными – эти женщины в автомобилях или Мордлюк с его зверинцем, – они, ничего не знающие о Горменгасте, который был, разумеется, сердцевиной всего?

Титус шел, поднимался, и тень его поднималась с ним рядом по прекрасному белому камню, которым была выстлана дорога, пока почти не дошел до развилки – восточное ответвление представляло собой аллею огромных дубов, западное… Но здесь Титусу стало не до деревьев и не до чего-либо иного, поскольку из теней неспешным и грозным шагом вышли на солнечный свет две высокие фигуры, одинаковые во всем: шлемы на головах погружали глаза их в глубокую тьму, тела плыли над землей.

Не дожидаясь никаких распоряжений мозга, демон, сидевший в ногах Титуса, уже понес его в глубь обступавших тракт деревьев, и он побежал по большому лесу, схожему с парком, и бежал, и бежал, сворачивая то вправо, то влево, пока не… можно было б сказать, «не заблудился», если бы не таково было давнее его состояние.

Впрочем, когда Титус, упавший от изнеможения наземь, привстал на колени и развел перед собою ветки, то увидел тот самый тракт, с которого убежал. Только теперь никого на нем не было, и спустя недолгое время Титус смело вышел и встал в середине его, словно говоря: «Делайте со мной что хотите!» Впрочем, ничего не произошло, вот только нечто, принятое Титусом за старый колючий куст, вдруг распрямилось и заковыляло к нему, отбрасывая крабью тень на белые камни. Подойдя к Титусу так близко, что юноша мог бы дотянуться до него ногой, куст вдруг заговорил.

– Я нищий, – сообщил куст, и от мягкого шуршания его голоса сердце Титуса подскочило до самого горла. – Вот почему я протягиваю к тебе иссохшую руку. Видишь ее? А? Назвал бы ты ее красивой, да еще и с этой клешней на конце – видал какая?

Нищий смотрел на Титуса глазами в красных ободах, поочередно то потрясая костлявым кулаком, то раскрывая его ладонью кверху.

Ладонь походила на дельту некой грязной, пересохшей реки. В самой середке ее помещалось что-то вроде костной мозоли или ороговевшего диска – сама его форма указывала, что через это место прошло немало монет.

– Что тебе нужно? – спросил Титус – Денег у меня нет. Я принял тебя за колючий куст.

– Так я тебя и исколю, – пообещал нищий. – Как смеешь ты отказывать мне? Мне! Императору! Пес! Щенок! Дворняжка! Сыпь свое золото в мою священную глотку!

«Священную глотку! Это еще что такое?» – удивился Титус, но удивился только на миг, поскольку нищий вдруг оказался футах в двадцати от него – замер, глядя вдоль белого тракта и еще пуще прежнего смахивая на терновый куст. Одна его ветвяная рука была согнута так, что завершающие ее когти сложились в чашечку, уютно прижатую к уху.

И Титус услышал – далекое гудение быстрой машины, и через мгновение желтый, схожий с акулой автомобиль понесся к ним с юга.

Казалось, вздорный старый попрошайка сию минуту попадет под колеса, ибо он, растопырив, как пугало, руки, стоял на возвышенье дороги, но желтая акула обогнула его и одновременно водитель, вернее, бывшее водителем существо – за рулем виднелось лишь нечто, накрытое простыней, – подбросил в воздух монету.

Автомобиль исчез так же быстро, как появился, и Титус повернулся – взглянуть на получившего свое нищего. Заметив, что за ним наблюдают, нищий злобно скосился на Титуса и вывалил наружу язык, похожий на подернутый плесенью язычок ботинка. Затем, к изумлению Титуса, чумазый старикашка откинул голову и, уронив серебряную монету в рот, тут же ее проглотил.

– Скажи мне, грязный старик, – спросил Титус – негромко, ибо его наполнило бешенство и желание раздавить эту тварь ногами, – зачем ты глотаешь деньги?

И Титус поднял с дороги камень.

– Щенок! – помолчав, ответил нищий. – Думаешь, могу расточить мое богатство? Монеты слишком велики, пес ты этакий, чтобы выйти из меня с другой стороны. Слишком малы, чтобы меня убить. И слишком тяжелы, чтобы потеряться! Я – нищий.

– Ты карикатура человека, – сказал Титус, – и когда ты умрешь, земле станет легче дышать.

Он уронил поднятый в гневе тяжелый камень и, не оглядываясь, пошел по правому ответвлению тракта, и аллея кедров единым вдохом втянула его в себя, как комара.

Дерево за деревом проплывали мимо в такт его шагам. Он был счастлив в этом кедровом сумраке. Счастлив в прохладе зеленого тоннеля. Счастлив в рискованности этого мира. Счастлив, вспоминая детство и то, как он продирался сквозь плющ. Счастлив, несмотря на соглядатаев в шлемах, хоть те и пробуждали в нем темную тревогу.

Он, казалось, так уже долго жил единственно изворотливостью ума, что сильно отличался теперь от юноши, ускакавшего из дома.

Казалось, аллея, которой шел Титус, бесконечна, но вдруг, нежданно-негаданно последний из кедров остался у него за спиной, словно придержанный чьей-то рукой, и просторное небо взглянуло на Титуса сверху вниз, и он увидел впереди первое здание.

Титус слышал о них, но не ожидал ничего, настолько не схожего cо строениями, которые знал, не говоря уж – с архитектурой Горменгаста.

Первым привлекло его взгляд бледно-зеленое сооружение, чрезвычайно изящное, но по устройству своему такое простое, что глазам Титуса не за что было зацепиться на гладкой его поверхности.