Токацин - Холодный огонь

— Ильникены тоже уходят на войну? — спросила она, склонившись к Альриксу.

— С первым же отрядом, Сирилин. Ильникены — лучшие наши воины, — ответил он и тяжело вздохнул. — Ирралин забрал слуг у Ифьена. Вот уж чего я не ожидал… Менн вынырнул из темноты над плечом Некроманта и снова наполнил кубки.

— Илриэны, может, вы слышали что-нибудь о Нецисе Дини-Рейксе? — осторожно спросил он. — Жду его с самой весны, и никто ничего не знает. Он, наверное, в дальних изысканиях?

— Разве ты ещё не знаешь, Ифьен? — хмуро посмотрел на него Некромант. — Нециса больше нет, весной его растерзала нежить.

Страшная потеря… Менн тихо вскрикнул и тут же прикрыл рот ладонью. За столом воцарилась тишина, многие взгляды сошлись на Альриксе, некоторые Некроманты склонили головы в печали, некоторые — подняли кубки и замерли так, исполняя неведомый ритуал.

— Да минует его гнев Владыки, — прошептал Ифьен. Бубенцы в его косе прозвенели негромко и грустно… Светильник-череп горел ровно и ярко, выхватывая из сумрака тяжелую книгу со светло-песчаными страницами и разукрашенные знаки на листах. Кесса свернулась клубком под одеялом, прихватив с собой и книгу, и светильник, и читала, затаив дыхание. Альрикс давно спал — на той же кровати, что Речница, и длинный кинжал из белого стекла лежал между ними и тускло мерцал. Внизу гомонили крысы-Призыватели, сбоку поскрипывали половицы под тяжёлыми шагами Ильникена, с другой стороны спорили о магии двое городских Некромантов. Нэйн, ненадолго забыв о войне и тёмных замыслах, мирно дремал… Пронзительный вой взвился над крышами, и сразу же на город упала мгла, и утренний свет померк. Речница шагнула назад, к арке, ведущей во двор, но Альрикс вытянул её на улицу, и они вдвоём влетели в толпу — как с обрыва в бушующую реку.

— Стальные Тени устроили затемнение! — крикнул Некромант. — Самое длинное утро в году — утро на четыре дня! Смотри в оба, Сирилин, тут будет много интересного!

— Ух ты! — прошептала Кесса, уворачиваясь от костяной многоножки.

Огромный голем вёз на себе полсотни крыс и Некроманта-погонщика, и Речница с трудом удержалась, чтобы не забраться к ним. Толпа несла её, как река — щепку. Стаи Призывателей, опасаясь, что их раздавят на улице, бегали по крышам. Высоко над домами выписывала петли тройка Аметистовых Драконов. Иногда они выдыхали пламя, и мелкий пепел сыпался с небес, мерцая на лету.

— Альрикс, а что тут положено делать? — спросила в полный голос Речница. Бояться было нечего — в общем гомоне даже драконий рёв был еле слышен, что уж говорить о словах человека…

— Что угодно! Ищи, где идут игры или состязания, или иди на музыку и смех, или… Ай! Здоровенный красный скорпион, высоко вскинув ядовитый хвост, пробился сквозь толпу и снова в ней сгинул. Альрикс пропал, затянутый людским потоком в какой-то переулок, Кесса, отброшенная к другой стороне улицы, тут же вскочила на ноги… но нечего было и мечтать найти единственного Некроманта в такой толкучке! «Ладно, найду его в „Бездне“, когда всё закончится,» — тихо вздохнула Кесса. Некогда было сожалеть о расставании — поток нёс её дальше, навстречу ритмичному костяному треску и завываниям флейт.

«Странные звуки… Жутко!» — поёжилась Речница, и через пару секунд толпа замерла, добравшись до цели. Кесса метнулась к стене, выскользнула из потока и встала на окраине большой площади. Флейты смолкли, и гомон тоже стих. Кессе стало вдруг очень холодно — холоднее, чем зимой от падения в полынью. Чёрно-белая башня возвышалась над площадью. Ярус за ярусом она тянулась к тучам. С её широких ступеней на толпу скалились выбеленные черепа. Узкая лестница змеёй обвивала её. Никто — ни живой, ни мертвяк — не смел подойти к самому подножию, все толпились поодаль, глядя на тех, кто стоял на самом верху. По углам плоской крыши замерли, кутаясь в плащи из лезвий, полупрозрачные Стальные Тени. В центре, подвешенный за передние лапы, висел Войкс. Он был ещё жив, когда Кесса появилась на площади, — несмотря на десяток дротиков, пронзивших его тело. Четверо воинов стояли перед ним, отвернувшись от хеска. Они смотрели на того, кто остановился у лестницы. Кессе показалось, что это нежить или даже голем… костяной панцирь скрывал его тело, и на костях запеклась пятнами кровь. С его руки свисали черепа, другой рукой он выбивал на них странную дробь, от которой мурашки бежали по коже. Его лица Кесса разглядеть не успела — он резко повернулся к воинам и вскинул руку. Предсмертный вопль Войкса утонул в радостном рёве толпы.

— Илкор ан Сарк! — крики и безумный смех слышались со всех сторон. — Эйат Ургул!

— Владыка Мёртвых да примет жертву! — с лёгкостью заглушил все вопли голос «костяного воина» с крыши башни. Войкса отвязали, а через несколько мгновений «костяной» бросил его тело вниз, к подножию. Воины уже привязывали другого, ещё живого. Кесса рванулась вперёд, забыв обо всём, но живые и нежить стеной сомкнулись перед ней. Живая стена спружинила, кто-то в сердцах оттолкнул Речницу, и она отлетела к стене и села там, уткнувшись лицом в ладони.

Отчаянный крик Войкса хлестнул её по спине, как бич. Снова вопли восторга… снова рокот костяных барабанов… Менее всего Кесса хотела ещё раз посмотреть на башню.

— О чём задумался, Нэй-Кайа? — странный щёлкающий голос и тихий смешок долетел откуда-то сзади.

— О бесконечной благосклонности Владыки, Анхаувейг, — негромко ответил собеседник. — Столетиями северяне оскорбляют его негодными жертвами, столетиями он позволяет им жить. Вот зачем, скажи, нужен Владыке этот жалкий визжащий падальщик? На башне снова раздался крик. Речница вздрогнула всем телом, встала с земли и отошла к стене, стараясь не смотреть наверх. Её блуждающий взгляд остановился на бело-жёлтом пятне. Это было сложенное перепончатое крыло, приделанное к человечьему телу.

Точнее, к телу нежити…

— Что сказал бы наш Кемирейкс, если бы я или кто-то другой приволок к храму отбивающегося Войкса… — человек, беседующий с белой нежитью, с трудом сдерживал смех. Его плечо было залито кровью, странные маленькие отверстия — будто от крохотных стрел или шипов — темнели на коже, но боли он, по-видимому, не чувствовал.

Ничего, кроме набедренной повязки, украшенной цветными кистями, не было на нём — только на груди лежало широкое ожерелье, яркое, как костёр. Оно было собрано не то из крохотных перьев, не то из больших чешуй — Кесса понять не могла…

— Нэй-Кайа! На тебя не угодишь, — ухмыльнулась зубастой пастью нежить. — Скажи лучше, ты к храму-то пойдёшь?

— Не сегодня, Анхаувейг, — Нэй-Кайа склонил голову. — Не сквозь эту несметную рать. Боги знают — я не забываю о них, вся моя кровь — для них. Но к храму я не пробьюсь… без оружия.